Журнал «Если» - «Если», 2011 № 10

Он сидел за своим столом, пока я распаковывал химикаты. Откупорив бутыль, налил в склянку немного жидкости, потом открыл пузырек с темно-пурпурными кристаллами. Уронил один в стакан, где тот начал обильно пузыриться.

— Перманганат углекислого калия, если его добавить к перекиси водорода, высвобождает кислород, — объяснил я, пока у нас на глазах реакция превращала жидкость в зеленовато-пурпурную пену.

— Эту реакцию я знаю, — ответил он.

Тогда я разложил перед ним чертежи.

— Мне нужен аппарат для его производства. Перекись будет поступать вот сюда, квасцы калия — сюда. Когда они вступят в реакцию, кислород поступит через трубку, а когда химикаты израсходуются, раствор будет сливаться через вот этот кран, прежде чем загрузятся свежие ингредиенты для производства нового кислорода.

Он изучил чертежи, почесывая время от времени в затылке, потом кивнул.

— Построить можно, но какой толк? Кислород-то повсюду.

— У меня есть устройство, которое требует чистого кислорода.

— Сколько будет стоить аппарат и сколько времени потребуется на его изготовление?

— Работенки сейчас немало… тридцать фунтов. Как раз надо делать клапаны для новой партии паровых котлов мистера Стефенсона… Ну, две недели…

— Идет! Пришлите мне счета.

В теории мой аппарат казался вполне работоспособным, однако единственной возможностью испытать его станет полет. Рискованное дело. Но все же оно того стоит.

У моего отца было два присловья, которыми я руководствовался. Первое: удача — это распознанный шанс. Звучало достаточно здраво, вот только шанс, как правило, от меня ускользал. Второе: то, что слишком хорошо, чтобы быть правдой, никогда правдой не бывает. Звучало не столь оптимистично, зато во многих случаях уберегало меня от беды. Лорд Гейнсли и его прожекты казались слишком хорошими, чтобы быть правдой, однако платил он достаточно щедро.

Я возвращался из Шеффилда, и до поместья лорда Гейнсли оставалось миль десять, когда внезапно разразилась гроза. Поскольку день клонился к вечеру, я решил заночевать в маленькой гостинице на краю деревушки. Я как раз отведал пирога со свининой, когда ко мне подошел бородатый мужчина. Вроде бы сезонный рабочий, но стоило ему открыть рот, как иллюзия развеялась.

— Так значит, вы последний воздухоплаватель Гейнсли, — сказал он с французским акцентом тихим, почти заговорщицким голосом.

— Мы не знакомы, сэр, — ответил я настороженно.

— Моя фамилия Норвен, и я знаю, что вы Гарольд Паркс.

Я жестом указал на стул.

— Вы назвали меня последним воздухоплавателем лорда Гейнсли, а ведь барон не летал, пока я не взял его с собой.

— У него было четыре воздухоплавателя. Первый — Роутли, он погиб на загадочной дуэли в тысяча восемьсот тридцать первом. Сэндерсон умер от пищевого отравления два года спустя. Элдерс выпал из вагона поезда в тридцать седьмом, его нашли возле путей с переломанной шеей. Готов прозакладывать последний фунт, она была сломана до того, как он упал.

Укол тревоги… но незнакомец не проявлял ни тени враждебности.

— Вы сказали, четыре воздухоплавателя…

— Я сел на рыболовецкое судно, которое якобы должно было отвезти меня домой во Францию. Когда мы на милю отошли от берега, меня приковали к куску рельса и перевалили за борт.

— Тем не менее вы здесь и живы.

— Отмычка всегда при мне. Рисковый вышел переплет: вскрывать замок в темноте, под водой, но я это сделал.

Я знал, что перечисленные им воздухоплаватели мертвы, ведь мы сообщество небольшое.

— Воздухоплаватель Эдуард Норвен был французом и ветераном наполеоновских войн. Он исчез в тридцать шестом.

— Именно так я и поступил, месье Паркс. Семнадцатого июля в час пополуночи. Такие дни не скоро забудешь. Я отрастил бороду и взял себе другое имя.

— Вы можете доказать, что тут замешан Гейнсли?

— Вы можете доказать, что у вас с Гейнсли были какие-то деловые договоренности? — спросил он в ответ.

Я поднял палец и открыл рот, собираясь ответить… но промолчал. Все суммы уплачивались наличными. Мои люди, Келли и Фелдмен, теперь жили в поместье лорда Гейнсли, и я тоже. Вероятно, краска сошла с моего лица. Норвен улыбнулся и отпил из кружки.

— У вас сны и видения, месье Паркс, — продолжал он. — Видения обрушиваются на вас, когда вы поднимаетесь с Гейнсли и Ангеликой. Они начинаются приблизительно на десяти тысячах футов, на высоте, где разум лисы чуть проясняется. Она словно выходит из пьяного ступора и бессвязно бредит.