Ежи Сосновский - Остановка

Отец, хочешь не хочешь, тоже встал и поплелся в другую комнату, где стоял большой платяной шкаф. А потом бочком прошмыгнул в ванную, чтобы мы не успели разглядеть его в просвете коридора, будто стеснялся своей наготы, хотя ему не хватало только галстука и запаха «Old Spice», им он пользовался еще в те времена, когда это был дефицит из «Певекса». [2]В ванной пшикнул дезодорант, мне не хотелось переодеваться, мы все вместе поднялись и вышли в прихожую, слишком тесную для пятерых взрослых и ребенка, и отец попятился обратно в ванную, говоря Басе: прошу, с этой своей подкупающей уже полвека учтивостью, но Бася тянула за руку Томека, который застрял между дверью в столовую и моей полнотелой мамой, а я, в свою очередь, не мог открыть входную дверь: с одной стороны мне мешал портфель, а с другой – Марек с дорожной сумкой, возник затор, и отец опять отступил в ванную, почти сел на стиральную машину, за ним туда втиснулся Марек, наконец я вышел на лестничную площадку, а за мной остальные – и последним отец, смущенно улыбающийся, будто он был во всем виноват.

Вообще-то мы приедем слишком рано, сказал Марек уже во дворе.

Солнце стояло над парком как зачарованное, предзакатное солнце позднего лета, думал я, вдыхая теплый воздух, может, пройдем одну остановку, хорошо на улице, сказала мама. И мы степенно двинулись, как когда-то ходили всей семьей в костел, когда еще жива была бабушка, – той же дорогой: мимо портняжной мастерской, где сейчас открыли компьютерный магазин, потом мимо кондитерской, как и всегда распространяющей запах какао, потом под железнодорожным мостом. Бася вела за руку Томека, как она чудесно выглядела в этой роли, серьезно кивая в ответ на его детские рассуждения об автомобильчике, который он гордо сжимал в кулаке, а Марек тем временем о чем-то расспрашивал отца: наверное, о том, давно ли он тут живет и как все это выглядело раньше. Для отца не было лучшей темы, он оживился и, если бы не поддерживал под руку мать – то ли помогая ей, когда нужно сойти с тротуара или плита вдруг качнется под ногами, то ли за нее держась, – могло показаться, что, разглагольствуя, он не обращает на нее внимания. Я шел чуть сзади, потому что для меня уже не хватало места, и мне было так спокойно… будто завтра суббота, будто завтра начнутся каникулы, а я – мальчишка, и самое страшное, что может случиться: я забуду в раздевалке после урока физкультуры спортивные трусы. Может, это оттого, что так неподвижно темнеющее небо? Или из-за присутствия Баси (и Марека)? (Марека и Баси.) Или из-за сладковатого привкуса ветра? (со стороны посеревших домов?) (фруктовый сад?)

Остановка была у магазина игрушек, в витрине которого сейчас зияла дыра размером со взрослого человека. Томек хотел сразу пролезть через нее в витрину, но Бася крепко держала его за руку. У-у-у-у/ Мне стало жаль малыша, трамвай придет только через десять минут, кроме нас, на улице никого не было, в магазине тоже, а может, я хотел произвести впечатление на Басю? – и я протиснулся между острыми краями стекол внутрь. Лавировал среди осколков и разбитых кукол, между перевернутой детской коляской и лошадкой-качалкой, лежащей вверх полозьями, и раздумывал, что же сделать, чтобы отсюда выбраться (буквально) с честью. Я ведь ничего не хотел украсть, но Томек смотрел с такой надеждой. На полке лежала коробочка со складным автомобильчиком, на ней была цена, я достал из кармана кошелек, отсчитал нужную сумму и совершил обмен. Такая вот покупка, объяснил я плюшевой обезьяне, на меня уставившейся. Самообслуживание. Мне пришло в голову проверить, все ли части на месте, – и вдруг я услышал крик матери: трамвай идет, трамвай, из моих рук выпало колесико и покатилось в угол, я бросился за ним, увидел сквозь стекло, что они переходят через дорогу к остановке, только отец из солидарности еще стоит на тротуаре, встревоженно на меня глядя. Трамвай подъехал, двери открылись; мама, Бася с Томеком и Марек, оглядываясь, вошли во второй вагон; я поднял колесико, вылез через дыру в витрине, миновал отца, который поковылял за мной, вскочил в вагон, но водитель не стал ждать; закрыл двери, и мы поехали. Почему никто не дернул звонок? Марек объяснял матери, что сейчас, около почты, мы выйдем и там встретимся с отцом, который, конечно же, приедет на следующем трамвае, а я смотрел на удаляющуюся фигуру, смотрел на уменьшающегося на глазах отца: он седел с каждой секундой, ветер вдруг резко распахнул полы его пиджака, сверху донизу, что такое? Я прижался лбом к стеклу, и стекло расступилось, как водная гладь, я оглянулся на них, непонимающих, несуществующих, они беззвучно шевелили губами, потом я уже не мог повернуться, что-то не давало мне пошевелиться, и отца нигде нет, и мы не встретимся больше, как я мог забыть, что он умер, как я мог его так оставить.