Журнал «Если» - «Если», 2004 № 04

Эйдельман слышит все эти звуки, воспринимает их какой-то частью сознания, но они кажутся ему далекими и незначительными, словно шум машин на оживленной улице. Все его внимание приковано к Синди и к открывшейся в земле широкой трещине, что их разделяет. Дорожка уходит из-под ног Синди, соскальзывая в нутро планеты, и девушка падает, тщетно цепляясь пальцами за осыпающуюся почву, раскрыв рот в беззвучном крике. Эйдельман делает шаг ей навстречу, протягивает к ней руки, пытаясь удержать равновесие, несмотря на бешеную качку, но Синди проваливается под землю, и треснувший асфальт дорожки вспучивается перед ним, опрокидывая его наземь. Раздается грохот, будто хлопнули сразу сотней дверей, и земля, вздрогнув напоследок, замирает.

Эйдельман поднимается на ноги. Расселина закрылась. Он один посреди сухой пустынной равнины, где нет ни травинки.

…Проснувшись, Эйдельман видит машину, контуры которой пылающими линиями начертаны на темном потолке. Он знает, что может ее сделать. Он должен.

Дом, доставшийся Эйдельману от матери, стоит на широкой тенистой улице, за потемневшим от дождей забором. Зданию почти сто лет, и оно неумолимо дряхлеет. Чердачные окна пустыми глазницами глядят из-под нависших бровей шиферной кровли. Петли проржавели. С потолка, что еле виднеется на высоте тринадцати футов, змеиной кожей облезает краска. Глухо звучат одинокие шаги Эйдельмана по паркету, когда-то бывшему источником гордости и заботы его матери, а ныне изрядно поцарапанному. Эйдельман старается поддерживать в доме порядок — на истершемся ковре нет ни соринки, на кухонной утвари — ни пятнышка, но все здесь покрыто налетом ветхости и увядания, словно старая пожелтевшая фотография. У Эйдель-мана нет ни времени, ни денег, чтобы содержать дом так, как это делала его мать после ухода отца, когда часть комнат сдавалась внаем, и в доме царили молодость и веселье.

Эйдельман методично обходит комнату за комнатой — сквозь косые лучи золотого света, проникающие между портьерами, сквозь тени и затхлый воздух. Он собирает вещи, которые остались от его родителей. Он заглядывает в чулан и под лестницу, распахивает двери, которые не открывались годами, исследуя комнаты для гостей со старинными железными кроватями и фарфоровыми умывальниками. Скрипят несмазанные дверные петли. Над лестницей разносится стук и грохот, это Эйдельман собирает детали для своей машины и сквозь череду заброшенных комнат стаскивает их в просторную галерею, что протянулась вдоль восточной стены дома.

Из спальни матери Эйдельман забирает радио и переносной телевизор. На тумбочке в стакане пылится вставная челюсть, забытая здесь шесть лет назад, но Эйдельмана она не интересует. С карточного стола он берет старую швейную машинку «Зингер» — она простояла здесь не одно десятилетие, и в толстом слое пыли на ее месте остается призрачный след. Не без труда выдирая из окна кондиционер, Эйдельман вспоминает, как покупал его в то лето, когда мать заболела и постоянно жаловалась на духоту.

В галерее скапливается все больше вещей: пылесосы, стереопроигрыватель с колонками, лампы, три или четыре вентилятора. Из кухни Эйдельман забирает тостер, миксер, электрический нож и микроволновку. Он даже подумывает о том, чтобы освободить холодильник и тоже перетащить его в галерею, но вскоре отказывается от этой идеи — слишком много возни. Можно обойтись и без холодильника.

Настает черед взять и то немногое, что досталось ему от отца. Эти вещи хранились в доме многие годы, своим присутствием лишний раз напоминая о том, что их хозяина здесь нет. В детстве Эйдельман мог рассматривать их часами, эти частички, выпавшие из жизни отца, пытаясь разгадать по ним его характер и причину исчезновения. Когда ему было десять, Эйдельман распотрошил отцовскую электробритву, собрал выпавшие оттуда крохотные волоски в склянку из-под аспирина и долгие годы хранил ее как святыню. Теперь Эйдельман, не раздумывая, кладет бритву в карман. В глубине ящика письменного стола — там, где он спрятал их много лет назад — Эйдельман находит заржавевший швейцарский армейский нож и часы, стрелки которых навсегда застыли на одной минуте шестого. Вот и все, что осталось. Эйдельман долго сидит на краю своей детской кровати — такой же, как в комнатах для гостей — и вертит нож в руках, решая, может ли он ему пригодиться, и если да, то каким образом. В конце концов он пожимает плечами и, сунув нож в карман, спускается на первый этаж.