Пэт Мэрфи - «Если», 1997 № 03

Зато каждое крупное фантастическое произведение Ефремова становилось сенсацией. Громом среди ясного дня прозвучала «Туманность Андромеды», после «Туманности Андромеды» никто не ожидал «Лезвия бритвы», и совершеннейшим сюрпризом был «Час Быка». Но нащупать внутреннюю логику этих неожиданностей не так уж трудно, как бы ни расходились программные заявления писателя с некоторыми идеями его романов. Вне споров: он был преданным сторонником социализма. Но Ефремов был еще и крупным ученым, эрудированным и мыслящим человеком, а потому вряд ли его могли удовлетворить незамысловатые пропагандистские штампы. И когда он начинал создавать идеальные миры, то его перо выводило не то, чего ждали от создателя нового коммунистического манифеста.

Автор зарубежной монографии о советской фантастике Е. Геллер («Вселенная за пределом догмы», Лондон, 1985 г.) считает, что кардинальные разногласия Ефремова с официальной доктриной проявили себя уже в дилогии о Древнем Египте «На краю Ойкумены» (1949, 1953 гг.), и даже находит в персонажах «Путешествия Баурджеда» прямые параллели с советскими временами: «…в образе мудреца Джосера можно угадать Ленина, а в его помощниках, жрецах Тота, бога науки, знания и искусства, — старых большевиков… Заметая следы, писатель наделяет жрецов Тота отдельными отрицательными чертами, но то и дело в повести проскальзывают нотки симпатии к ним. И очевидна ненависть писателя к жрецам Ра… презирающим знания, злоупотребляющим безграничной властью. Это — переодетые приспешники Сталина…»

Хм, «заметая следы…» Заметать следы сподручно конспиратору-заговорщику. Если принять толкование Геллера, то это означает, что перед нами тонкий иносказательный памфлет, где Египет такая же условность, как Марс в рассказах Брэдбери. В этом случае более вызывающего произведения антисталинистской направленности не сыскать в отечественной литературе тех лет. Как же это мы проглядели, ведь Ивана Антоновича стоило бы объявить родоначальником диссидентского движения.

Но если бы Ефремову сообщили о такой гипотезе, я полагаю, он бы резко отмежевался. И впрямь что-то мешает согласиться с пересекающимися параллелями Геллера. Не был Ефремов диссидентом и антисталинских акций не затевал. С охотой рассуждая о грандиозности перспектив, которые откроются перед коммунистическим человечеством, в сиюминутной жизни он предпочитал лишний раз лягнуть западных фантастов за их неверие в наше светлое будущее, нежели поддержать немалым авторитетом молодую советскую фантастику 60-х годов.

Тем не менее и категорически возразить Геллеру не совсем легко, даже тому, кто захотел бы это сделать, а я, например, и не хочу. Есть частица правды и в его, пусть тенденциозной интерпретации. В дилогии Ефремова налицо искреннее тираноборчество, искреннее возмущение мертвящей властью фараонов, и, конечно же, возмущение относится не только к фараонам, давно усопшим и ограбленным в своих саркофагах. Хотел того автор или не хотел, при желании мы вправе сравнивать положение несчастных рабов, из-под кнута возводящих, допустим, пирамиды, с положением узников ГУЛАГа на площадках великих строек коммунизма.

Предтечей новой фантастики стал роман Ефремова «Туманность Андромеды» (журнальный вариант — 1957 год, отдельное издание — 1958-й).

Я назвал Ефремова последним коммунистом, хотя и по сей день ходит по улицам и выступает в думах множество людей, которые истово крестятся перед коммунистическими иконами. Но у них нет стратегических перспектив, а значит, нет и будущего. Ефремов был последним коммунистом, не только верившим до конца своих дней в великую мечту, которая сумела объединить под красными знаменами миллионы людей, но и попытавшимся спасти эту веру в отчаянном призыве.

Нынче стало модно видеть главного врага наших несчастий в утопии. Подогреваемое парадоксом Бердяева, началось поголовное пересматривание всех утопий, начиная с шумерских мифов. Утопия стала обозначать нечто противоположное первоначальному смыслу, ее антоним даже не антиутопия, нет, что-то еще более страшное. Что же — теперь нельзя мечтать о будущем? А писать о нем можно только, как о царстве смрада и мрака? Но ведь мечта о будущем всегда была составной частью настоящего, и хотя в этом ее неискоренимая ограниченность, но должно же куда-то двигаться человечество. Или у него нет и никогда не было затаенной мечты? «Учитывая нынешнюю ситуацию, искусство призвано говорить: помогите мне пройти через эту ночь, помогите мне дожить до утра, научите меня любить…» Не коммунист, не социалист, не лагерник Рэй Брэдбери кажется мне куда более правым, чем наша сборная команда могильщиков.