Кир Булычёв - «Если», 1998 № 04

Реальные же изменения скрыты от глаз. Соседнее помещение еще больше этого и до потолка набито компьютерами, программистами и операторами. А в другой соседней комнате находятся передатчики и магнитофоны, отслеживающие работу находящихся на заданиях агентов. Потому что спецагенты тоже изменились.

Но философия (или физиология — в зависимости от точки зрения) сродни чувствам, а я уже опаздывал. Я еще не дошел до своего стола, как инспектор заметил меня и гаркнул через всю комнату: «Браун!».

Я закрыл за собой дверь в его кабинет и переминался с ноги на ногу, пока инспектор решал, устроить мне выволочку или нет. Против выволочки я тоже особо не возражал. Мне нравится инспектор Морганстарк, даже когда он на меня сердится. Это тертый жизнью мужик, уже начавший лысеть со лба, а за проведенные в Бюро годы его глаза выцвели и приобрели выражение вечной усталости. Вид у него всегда раздраженный, это верно, но зато он единственный инспектор в отделе, у которого хватает человечности — или, во всяком случае, упрямства, — чтобы игнорировать компьютеры. Он всецело полагается на интуицию, и мне нравится эта его черта.

Инспектор сидел за столом, упершись в него локтями и держа двумя руками папку, словно та пыталась от него сбежать. По стандартам Бюро папка считалась весьма тонкой — трудно заткнуть болтливый компьютер, раз уж он добрался до принтера. На меня инспектор не смотрел. Обычно это плохой признак, но сейчас я понял, что он не сердится — выражение его лица было из серии «что-то здесь не так, и мне это не нравится». Я буквально загорелся желанием получить заковыристое дело, хотя рассчитывать на это не мог. Отработав два года спецагентом, я все еще считался зеленым новичком и получал от Морганстарка только рутинные дела.

Через минуту он положил папку и взглянул на меня. Глаза у него не были гневными. Скорее, встревоженными. Сцепив руки на затылке, он откинулся на спинку кресла и спросил:

— Ты был в зоопарке?

Вот еще одна причина, почему он мне нравится — моих любимцев он воспринимает всерьез, и поэтому я не ощущаю себя блоком мертвого оборудования.

— Да, — ответил я, но без улыбки, демонстрируя компетентность.

— Сколько теперь там твоих?

— Трое. Пару месяцев назад отвез туда Элизабет.

— И как она?

— Так себе, — пожал я плечами. — Попав в клетку, животные быстро утрачивают дух свободы.

Еще минуту он не сводил с меня глаз, потом сказал:

— Вот почему я хочу поручить это дело тебе. Ты понимаешь животных. Ты разбираешься в охоте. И ты не придешь к ошибочному заключению.

Что ж, я не охотник, но понял, что он имел в виду. Мне хорошо знакомы охотничьи резерваты. Оттуда и попали ко мне Джон, Эмили и Элизабет. Когда мне выпадает возможность (например, когда у меня отпуск), я отправляюсь туда. Плачу за вход, как и любой другой, но у меня нет ружья, и я никого не пытаюсь убить. Я ищу малышей вроде Элизабет — тех, кого бросили умирать, убив или поймав в капкан матерей. А найдя, тайком выношу из резервата, выхаживаю дома, сколько могу, и отдаю в зоопарк.

Иногда мне не удается отыскать их вовремя, а иногда они уже безнадежно больны или искалечены капканом. Таких я убиваю. Я ведь уже говорил, что сентиментален.

Но слов инспектора о том, что я не приду к ошибочному заключению, я не понял. Изобразив на лице вопрос, я принялся ждать, пока он не спросил:

— Слышал об охотничьем резервате «Шэрон пойнт»?

— Нет. Но резерватов много. После автомобильных гонок охотничьи резерваты — самое популярное…

Он прервал меня, подался вперед и обвиняюще ткнул пальцем в папку:

— Там гибнут люди.

Я не ответил. Во всех резерватах гибнут люди. Лет двадцать назад преступность стала в нашей стране проблемой первостепенной важности, и правительство затрачивало на ее решение большие деньги. Очень большие деньги. На «укрепление закона» и тюрьмы, разумеется. На умиротворяющие людей наркотики вроде марихуаны. Но также и на любые мыслимые способы, позволяющие толпе выплеснуть свою агрессивность некриминальным путем.

Через гонки, например. После правительственных субсидий теперь практически любому по карману сесть в гоночную машину и промчаться по треку. Но самое важное, как утверждают ученые, дать людям шанс совершить насилие с риском для собственной жизни. Но и насилие, и риск должны быть настоящими, иначе эффекта не будет. Люди так страдают от перенаселения и экономического давления, что им нужно как-то выпустить пар. Нельзя позволить им стать преступниками просто от скуки или отчаяния.