Филип Дик - Лейтесь, слёзы...

Ясон бросил еще монетку и снова набрал номер.

— Еще раз привет, — сказал он, когда Хильда наконец взяла трубку у себя в машине. — Видишь, я и это про тебя знаю, — продолжил он. — Ты не переносишь, когда звонит видеофон; вот почему у тебя десять частных номеров — каждый для отдельной и весьма специфической цели.

— У меня их всего три, — ответила Хильда. — Так что всего ты не знаешь.

— Я только хотел сказать… — начал было Ясон.

— Так сколько? — перебила Хильда.

— Честно говоря, сегодня с меня уже хватит, — признался Ясон. — А откупиться от меня ты не сможешь, потому что мне совсем не это нужно. Мне нужно — послушай же меня, Хильда! — мне нужно выяснить, почему никто меня не знает. И прежде всего — ты. А раз ты секст, я и подумал, что, быть может, сумеешь мне что-то объяснить. Посмотри на видеоэкран. Посмотри на меня. Посмотри!

Хильда пригляделась, и одна бровь у нее слегка подскочила.

— Ты молод, хотя и не слишком. Привлекателен. Тон у тебя повелительный, и ты ничуть не колебался, так меня третируя. Ты в точности такой, каким должен быть фанат-аферист. И голос, и внешность, и манеры — все-все подходит. Ну как, доволен?

— Я попал в беду, — сказал Ясон. Вопиющей глупостью было сообщать это Хильде, раз она его решительно не помнила. Но за долгие годы он так привык выкладывать ей все свои неприятности — и выслушивать ее проблемы, — что от этого трудно было так сразу избавиться. Эта привычка не учитывала его видение реальной ситуации и действовала сама по себе.

— Вот жалость-то, — сказала Хильда.

— Меня никто не помнит, — продолжил Ясон. — У меня нет свидетельства о рождении — следовательно, я и не рождался. Даже никогда не рождался! Так что и никаких УДов у меня, естественно, нет, если не считать поддельного набора, который я купил у одной стукачки за две тысячи долларов плюс еще тысяча за выход на контакт. Эти поддельные УДы я ношу с собой, но черт побери — в них вставлены микропередатчики. Тем не менее я вынужден держать их при себе. И даже ты, на своих высотах, знаешь почему. Ты знаешь, как работает это государство. Вчера в меня впивались глазами тридцать миллионов зрителей, которые вопили бы так, что их безмозглые головы слетели бы с плеч, попробуй только какой-нибудь пол или нат меня тронуть. А теперь мне светит ИТЛ.

— Что за ИТЛ?

— Исправительно-трудовой лагерь. — Ясон буквально прорычал эти слова, стараясь окончательно потрясти Хильду и целиком овладеть ее вниманием. — Бешеная прошмандовка, которая подделала мои документы, затащила меня в какой-то богом забытый ресторанишко, а потом, пока мы просто сидели там и болтали, вдруг бросилась на пол с дикими воплями. Психотический припадок; чертова шлюха вышла из Морнингсайда, причем по своей воле. Это стоило мне еще трехсот долларов… а что будет теперь, кто знает? Она могла стукнуть на меня сразу и полам, и натам. — Еще больше распаляя жалость к самому себе, Ясон добавил: — Скорее всего, они прямо сейчас прослушивают эту линию.

— Нет! О господи, нет! — завопила Хильда и опять бросила трубку.

Золотые пятаки у Ясона кончились. Так что временно он сдался. Какой же я был дурак, подумал он, что заикнулся насчет прослушивания линии. От такого кто угодно трубку повесит. Я удушил себя в собственной же словесной сети, рядом со старой приманкой. В самой ее середине. И сеть эта идеально ровная со всех сторон, как громадный искусственный анус.

Толкнув ногой дверцу видеофонной будки, Ясон вышел наружу — на людный вечерний тротуар. Надо же, едко подумал он, куда меня занесло — в самую Глухоманию. Именно сюда, где кругом болтаются шпики полов. Веселое вышло шоу. Совсем как в той классической телерекламе сдобных булочек, которая шла, когда мы учились в школе, сказал он себе.

Вот было бы забавно, подумал Ясон, случись это с кем-то другим. Но это происходит со мной. Хотя нет — это так и так не слишком забавно. Потому что надо мною круглые сутки кружат настоящая боль и настоящая смерть. Готовые наброситься в любую секунду.

Вот бы записать этот телефонный разговор. А еще — все, что мы с Кати говорили друг другу. Да-да, записать на цветную трехмерку. Вышел бы славный матерьялец для моего шоу. Вставить бы его где-нибудь ближе к концу, когда у нас иногда выходит весь порох. Ч-черт, иногда. Не иногда, а вечно. Всю жизнь.

Ясон почти слышал собственное вступление. «Что может приключиться с человеком, добропорядочным человеком без пол-регистрации — человеком, который в один прекрасный день вдруг лишается всех своих УДов и оказывается лицом к лицу с…» И так далее. Такая история захватила бы зрителей — все тридцать миллионов. Потому что именно этого каждый из них втайне боялся. «Итак, невидимый человек, — продолжалось бы его вступление, — и в то же время человек слишком подозрительный. Легально — невидимый; нелегально — подозрительный. Во что превращается такой человек если он не может заменить…» Тары-бары. Растабары. И так далее. А, черт со всей этой мутью. Не все, что Ясон сказал или сделал, не все, что с ним случилось, могло вписаться в шоу. Поэтому продолжится жизнь. Жизнь еще одного неудачника среди многих. Здесь много призванных, сказал себе Ясон, но мало избранных. Вот что значит быть профи. Вот как я обделываю свои делишки, личные и общественные. Дают — бери, бьют — беги, сказал он себе, цитируя себя же, но тех славных времен, когда его первое всемирное шоу было запущено по спутниковому каналу.