Татьяна Михайлова - Проект «Сколково. Хронотуризм». Книга 2

И никакие силы в мире не могли заставить его отбросить прочь одно из орудий убийства. «Это не женщина, это исчадие ада и отродье гремучей змеи одновременно. Семейка Борджиа по сравнению с ней просто стайка невинных овечек. Бедняга Бриггс — интересно, он хотя бы подозревал, с каким чудовищем он делит кров и постель?» Павел сделал еще одну попытку пошевелиться, но тут же едва не задохнулся. Сара чуть склонила голову к плечу, умолкла, наблюдая за дергающейся жертвой, как птичка следит за пытающимся уползти жуком, и снова заговорила:

— Эта дрянь, по словам фон Штейнена, изготовлена индейцами северной части бассейна Амазонки, живущими на реке Солемоэ, а само ее название и означает «яд». Мне пришлось попрактиковаться, чтобы точно рассчитать количество отравы. Я думала, что она действует, только попадая в кровь, но фон Штейнен сказал мне, что это не обязательное условие. Яд можно проглотить или втереть в кожу, но он все равно подействует. Наш кот, Хельмут, был первым — он наелся отравленной селедки и благополучно издох. И стрелы с наконечниками из рыбьих зубов, смазанные ядовитой смолой, тоже не подвели. Братья Лоренсоны умерли, их похоронили, а мне нужно было избавиться от улик. Я уже выходила из каюты фон Штейнена, когда наткнулась на этого любопытного немецкого осла. Я говорю о Гондешале, он выследил меня и даже не постеснялся спросить, а какого, собственно, черта я делаю в каюте врача. И скалился, как портовый сутенер, перебирая все причины, толкнувшие меня на это. Я попросила его подождать немного, вернулась в каюту врача, нашла его саквояж с инструментами и вытащила оттуда самый большой скальпель, или как он правильно называется. Потом вернулась в коридор, сказала все еще ждущему меня Гондешалю, что сейчас все ему объясню. Он поверил, вытаращил глаза, и я дважды воткнула скальпель ему в живот. Это было совсем не сложно, Патрик, — я провела свое детство в деревне и видела, как режут кроликов, свиней и коров, и сама неоднократно помогала родственникам. Потом мне пришлось долго мыть руки и переодеваться, а скальпель я бросила за дверь каюты врача. Если бы в тот момент вы попались мне на пути, Патрик, я убила бы и вас, — заявила Сара, — но вы вернулись чертовски вовремя. Я как раз возвращалась, чтобы проверить, действительно ли этот негодяй мертв, и вы стали моим алиби, а потом любезно проводили меня в каюту.

«Господи, где были мои глаза, о чем я думал в тот момент?» — Еще не угасшая память услужливо подбросила Павлу воспоминание о его собственных недавних поступках. Но попытка закричать, выругаться да и просто застонать не удалась — пересохшее горло и онемевшие губы отказывались подчиняться. Но кто? Кто мог предположить, допустить даже на мгновение, что Сара способна совершить хоть десятую часть того, в чем призналась только что? И, похоже, это еще не все.

Сара умолкла, чуть прикрыла глаза и запрокинула голову. В наступившей тишине Павел отчетливо слышал только тиканье напольных часов и доносившийся издалека грохот. Похоже, что это гремит в такт качке неплотно прикрытая дверь матросского кубрика, каюты или камбуза — не важно. А грудь уже сдавило с такой силой, словно Павел лежал под упавшей на него бетонной плитой. Он не мог ни пошевелиться, ни произнести ни слова и чувствовал, что ему не хватает воздуха. Вдохи становились короче, тонкий, с нитку, просвет в дыхательном горле сжимался еще сильнее, а сердце пульсировало все быстрее из-за недостатка кислорода.

— Сейчас вы умрете, Патрик, хоть и ни в чем не виноваты, — грустно, но одновременно обыденно, так, словно говорила о приговоренной к отрезанию головы курице, проговорила Сара. Она прикусила нижнюю губу и неожиданно вытерла заблестевшие от слез глаза. — Мне пришлось это сделать, пришлось. Мне не хотелось убивать того мальчишку, Хэда, — он был безобидный дурачок, но меня вынудили к этому обстоятельства. Он умирал долго, и его смерть не была легкой, зато мне почти не пришлось ничего делать. У кока болел зуб, болел долго, почти неделю, и Эдвард мучился молча. Фон Штейнена он боялся так же сильно, как и выдуманной им Амазонки, тогда на помощь Хэду пришла я. В тот день я решила, что хватит поить врача виски, для этого ненормального сойдет и спирт. Я открыла один из бочонков в трюме и начала потихоньку сливать из него ректификат. Фон Штейнену было все равно, чем надираться, он был рад и этому пойлу. А вчера, перед тем как меня засек Гондешаль, я побывала в каюте врача еще раз. И нашла еще одну склянку с отравой — это яд Bufo marinus, гигантской жабы. Она ядовита вся, полностью, — кожа, внутренности и кости, смертельно опасны даже ее икра и головастики. Фон Штейнен рассказывал мне, что в Аргентине ядом некоторых видов местных жаб лечат зубную боль. Кожная слизь животных действительно иногда дает отличный болеутоляющий эффект, если ее приложить к десне возле больного зуба. Я сказала об этом Хэду и отдала ему пузырек с ядом. Правда, мне пришлось наврать, что это «лекарство» прописал ему врач, а в пузырьке — жабья слизь. Он поверил мне и испытал на себе чудодейственное средство. Мне осталось только взять со стола в кухне пузырек и спрятать его в мешок с мукой. К этому времени Бенджамин и Ричардсон были уже мертвы. Я стащила у доктора склянку с ядовитой смолой — Strychnos toxifera или Chondrodendron tomentosum — кажется, я говорю правильно, и смазала ею зубцы вилок и ножи. Наконец-то мне удалось избавиться от него.