Кобо Абэ - Четвертый ледниковый период (пер. А. Стругацкого)

Больше я не вытерплю, подумал я. Впрочем, я только думаю. Я не действую. Не то что я не сознаю своего положения. Просто это такая пассивность, от которой можно избавиться не через вспышку эмоций, а, наоборот, через вялость и расслабленность. Но мои мускулы туго стянуты напряжением и заскорузли, как старая кожа. Кажется, стоит мне повернуть голову, и будет слышно, как заскрипит шея.

Соба пошевельнулся и поднял лицо, словно собираясь спросить о чем-то. Я попытался воспользоваться этим, чтобы освободиться от проклятого оцепенения. Я заговорил. Жалкий у меня был голос, как будто на мои голосовые связки наклеили парафинированную бумагу. Я окончательно утратил чувство собственного достоинства.

– Возможно, суша по сравнению с морем действительно менее удобна для жизни… – лепечу я. – Но ведь именно благодаря этому неудобству животное эволюционировало до человека. Тут я не могу согласиться…

– Вот уж в самом деле… – шепчет Вада.

– Предубеждение! – живо воскликнул господин Ямамото. – Да, живые существа эволюционировали в борьбе с природой. Да, четыре ледниковых периода сделали австралопитека современным человеком. Кто-то даже удачно заметил, что человек выскочил из волшебного платка, именуемого глетчером. Все это так… Но человечество в конце концов покорило природу. Оно искусственно преобразовало и улучшило почти все, что есть в природе. Иначе говоря, оно обрело силу превращать эволюцию из процесса случайного в процесс сознательный. И нельзя ли допустить, что миссия живого, для выполнения которой оно выползло на сушу, на этом закончилась? В старину линзы приходилось шлифовать, а нынешние пластические линзы выходят из производства готовыми. Эпоха, когда «муки и страдания создавали жемчуг», миновала… Не пора ли и самому человеку освободиться от дикости в перейти к рациональному преобразованию самого себя? И на этом замкнуть кольцо борьбы и эволюции. Пришло время вернуться на старую родину – в море, но уже не рабами, а хозяевами.

Тут он почему-то вздохнул, и я, собравшись с духом, возразил:

– Но ведь они как раз рабы. Они живут в колониях, у них нет ни своего правительства, ни своей политики.

– Это сейчас… – раздраженно сказал Ёрики. – Во все эпохи все новое рождается от рабов.

– Такой взгляд на подводных людей означает самоотрицание. Наземное человечество заживо становится реликтом прошлого.

– Придется стерпеть. Стерпеть этот скачок и, значит, стоять на позициях будущего.

– Если я предаю подводных людей, то вы предаете наземное человечество!

– Лучше, сэнсэй, подумайте вот о чем, – произнес Томоясу, покачивая головой, словно желая показать, что уж он-то разбирается во всем. – Города кишат безработными, деловая активность непрерывно падает…

– Все это верно, кто же спорит… Но все равно у вас нет никакого права держать в тайне этот чудовищный план.

– У нас есть это право. Его нам дало подводное человечество через машину-предсказателя. Вдобавок в свое время все это будет опубликовано.

– Когда?..

– Когда большинство матерей будут иметь хотя бы по одному подводному ребенку. Когда предубеждение против подводных людей больше не будет грозить нашему делу. К этому времени угроза потопа надвинется вплотную, и человечество встанет перед выбором: либо война из-за суши, либо покровительство подводных людей… Разумеется, народ, – Ёрики встал, скрипнув стулом, – выберет подводных людей.

Он обернулся и сделал знак Собе. Этот жест показался мне исполненным такой неумолимой решимости, что я сжался, словно неожиданно наткнулся во мраке на невидимую преграду. Соба сейчас же поднялся и вложил в машину лист программной карты. Затем, глядя в наблюдательное устройство, начал настройку.

Вдруг я ощутил в левом плече боль, острую, как от укола иглы. Но это не была игла. Это была рука Ёрики. Он неслышно подошел сзади и положил руку мне на плечо. Он наклонился и тихо сказал:

– Это облик грядущего, сэнсэй… Истинное будущее… Вы так стремились увидеть его…

И машина рассказала такую историю.

Толстые пласты ноздреватого ила на пятикилометровой глубине, неподвижные и мертвые, косматые, как шкура допотопного зверя, вдруг вспучились, поднялись и сейчас же распались, обращаясь в кипящие темные тучи, гася бесчисленные звездочки планктона, роившиеся в прозрачном мраке.

Обнажилось изрезанное трещинами скальное основание подводной равнины. Из трещин, выбрасывая обильную пену, полезла вязкая, светящаяся бурым блеском масса и протянула на несколько километров скрюченные, как корни старой сосны, отростки. Продуктов извержения становилось все больше, исчезло темное сияние магмы, и уже только исполинский столб газа, бешено крутясь и разбухая, беззвучно и стремительно поднимался сквозь тучи взбаламученного ила. Но даже этот столб бесследно исчезал задолго до поверхности, растворяясь в неимоверной водной толще.