Роберт Мак-Каммон - Жизнь мальчишки (Том 2)

Потом мы с доком Лизандером вышли на крыльцо и посидели немного в тепле октябрьского вечера. Я выпил стакан кока-колы и съел кусок фирменного яблочного пирога миссис Лизандер. На докторе Лизандере был синий кардиган на золотых пуговицах; к вечеру похолодало. Сидя в кресле-качалке и глядя на золотые холмы, он сказал:

- Все это выше моего понимания, Кори. Никогда в жизни я не видел ничего подобного. Никогда. Я думаю подробно описать этот случай и послать статью в журнал, хотя там мне скорее всего никто не поверит.

Сложив руки на груди, он подставил лицо последним лучам заходящего солнца.

- Рибель умер, Кори. Это медицинский факт. Я молча сидел и смотрел на дока Лизандера, медленно слизывая сладкий сироп с верхней губы.

- Рибель умер, - повторил доктор. - Наверное, тебе это непонятно, потому что это еще более непонятно мне самому. Рибель ничего не ест. И совсем не пьет воды. Его тело настолько охладилось, что в таких условиях все внутренние органы давно должны были отмереть. То, что у него бьется сердце.., это можно сравнить с магнитофонной пленкой, склеенной в кольцо и проигрывающей один и тот же фрагмент с одинаковым ударом сердца, не медленным и не быстрым, просто постоянным и неизменным при любых обстоятельствах. Неживым. Его кровь, а точнее сказать, то, что мне удалось выжать из его вен, - это сплошной яд, отрава. Он тощает день ото дня, разлагается, но при этом продолжает жить. Ты можешь это объяснить, Кори?

"Да, - ответил я про себя. - В своей молитве я прогнал от него Смерть, вот в чем все дело".

Но я промолчал и не сказал ничего.

- Ну ладно. Тут какая-то тайна, не поддающаяся моему пониманию, проговорил доктор Лизандер. - Из тьмы незнания мы вышли, во тьму незнания мы уйдем.

Последние слова, сложив руки на груди и мерно покачиваясь в кресле, он произнес, похоже, для самого себя.

- И не важно, о ком идет речь, о человеке или животном. Мне не нравился такой разговор и то, к чему клонит доктор Лизандер. Мне страшно было думать о том, что Рибелю становится все хуже и хуже, что его шерсть выпадает, что от него остаются только кожа да кости, что он ничего пьет и не ест и тем не менее - никак не умирает. Я не мог даже думать о пустом и бессмысленном звуке ударов его сердца, так напоминающем стук часов в доме, где никто не живет. Чтобы отделаться от этих мыслей, я сказал:

- Отец рассказывал мне, что вы стреляли в фашистов.

- Что? - переспросил док Лизандер, испуганно оглянувшись на меня.

- Отец сказал, что вы стреляли в фашистов и даже убили одного или двух, повторил я. - В Голландии. Отец сказал, что вам пришлось стрелять в упор и вы видели, каким было лицо этого немца.

Док Лизандер не торопился с ответом, с минуту он помолчал. Мне стало неловко: я вспомнил, что, кроме всего прочего, отец просил никогда не расспрашивать доктора Лизандера ни о чем таком, не заводить с ним разговоры о войне и его прошлом в Европе, потому что доктор Лизандер не одобрял разговоры об убийствах. Что до меня, то все, что я знал о войне, сводилось к похождениям сержантов Рока и Сандерса, Человека-Галанта. Все мои представления о полях сражений были почерпнуты из телевизионных шоу да приправлены картинками из комиксов.

- Да, - наконец ответил доктор Лизандер, - я находился от него всего в паре шагов.

- Господи! - вздохнул я. - Вот уж, наверное, страху вы натерпелись! То есть.., я хотел сказать.., на вашем месте я бы наверняка испугался.

- Да, я тогда тоже испугался, очень сильно испугался. Мне было по-настоящему страшно. Этот немец ворвался ко мне в дом. У него был автомат. А у меня, чтобы защититься, был только пистолет. Немец был очень молод, юноша, почти мальчик. Ему было лет пятнадцать-шестнадцать. Такой светловолосый голубоглазый юнец из тех, что обожают парады. И я застрелил его. Он упал сразу же.

Доктор Лизандер продолжал мерно покачиваться в кресле.

- Никогда раньше я не стрелял из пистолета в живого человека. Перед дверью нашего дома на улице было много фашистов, может быть, десяток; в любой момент они могли ворваться в дом. Что еще мне оставалось делать?

- Значит, вы герой? - спросил я. Доктор Лизандер невесело улыбнулся.

- Нет, никакой я не герой. Просто я сумел выжить, вот и все.

Я смотрел на то, как его руки стискивают и отпускают ручки кресла. Его пальцы были короткими и тупыми и напоминали мощный хирургический инструмент.

- Все мы до смерти боялись фашистов, все были очень напуганы. Блицкрыг. Коричневые рубашки. Ваффен ЭсЭс-Люфтваффе - в этих словах был подлинный ужас, от этих звуков леденело сердце. Через несколько лет после войны я встретил немца. Во время войны он был нацистом, настоящим нацистом. Настоящим чудовищем.