Леонид Алехин: Побег Крамера

– Ха, – говорю я. – Так мы с вами в равном положении, Франсуа. А где же ваш ошейник?

Ухмылка сползает с его физиономии, но голос остается вполне ровным. Профессора как будто подменили сегодня.

– У каждого свой ошейник, – замечает он. – У кого-то это долг, у кого-то амбиции. И для каждого из нас проведена своя красная линия. Свой запрет. В этом мы действительно не сильно различаемся с тобой, Крамер.

О ла-ла! Да его сегодня тянет пофилософствовать.

– А в чем же тогда наше отличие? – решаю я подыграть ему. – Кроме того, что вы халате, а я гол?

– Это-то я и хочу выяснить, – говорит будущей лауреат Нобелевской премии. – Будь умницей, помоги мне. И ты получишь свой обед.

– Ладно, профессор, – соглашаюсь я. – Голос разума и желудка настаивает, что я должен вас слушать. Давайте ваши задачи.

Профессор кряхтит. Наверное, это зверски неудобно сидеть на такой костлявой заднице.

– В задаче номер два решением будет множество всех чисел на отрезке от нуля до единицы. Да, – я чешу в затылке металлическим колпачком ручки. – В задаче номер четыре допущена ошибка в условии.

Я поднимаю взгляд на Перье. Он ошеломлен.

– Феноменально, – говорит проф. – Потрясающе. Тебе потребовалось всего, – он смотрит на часы, – шесть минут сорок две секунды. Меньше минуты на задачу.

Я комкаю листики с условиями и с завидной точностью отправляю их в отверстие клозета.

– Фигня, проф, – небрежно отвечаю я. – Последние три месяца мы только и были заняты диффурами, если полковник не запирал нас в Симуляторе. Плевое дело.

Перье качает своей умопомрачительной лысиной из стороны в сторону.

– Ты не понимаешь, Крамер, просто не понимаешь, – бормочет он себе под нос.

Из кармана халата он извлекает старый, обмотанный синей изолентой диктофон. Щелкает кнопкой записи и переходит на французский. Понимаю я его вполне сносно, кроме некоторых специальных терминов. Повторить сказанное – увольте. Эти грассирующее мяуканье не для моей глотки.

– Опровергая предположение группы Вильсона, не наблюдается никаких отрицательных или хотя бы заметных признаков абстиненции. Ввод препарата «А» был прекращен более двух месяцев назад. Однако до сих мной не был отмечен какой-либо регресс или…– многосложная абракадабра.

– Напротив, подтверждаются мои гипотезы о независимости «эффекта Перье» от таких факторов…– я опять перестаю его понимать, ловя на слух только словечко «подопытный». – Более того, даже не имея возможность провести полноценное тестирование, я утверждаю…

– Профессор, – между прочим интересуюсь я. – А, что там предположила группа Вильсона?

Перье смотрит на меня помутневшим взглядом.

– Они утверждали, что эффект препарата «А» обратим. Назывался срок порядка девяти недель, – лягушатник осекается, и его несуществующие брови ползут наверх. – Ты…ты, что…понял все, что я сейчас говорил?!

– Более или менее, – скромно говорю я. – Слишком много там было всяких заковыристых словечек, знаете ли. Но общий смысл я уловил. Так, они имели в виду, что через девять недель после окончания опытов я опять превращусь в обычного…

– Но ведь француский не входил в твою учебную программу! – восклицает Перье. – Каким же образом!?

– Терпение и прилежание, Франсуа, терпение и прилежание. Как вы нас учили. Я занимался самостоятельно. Благо вы частенько забывали ваши диктофон и записки где-нибудь на виду. А мне всегда нравился структуральный анализ.

Он вскакивает, хрустя изношенными суставами. Пятится от меня, как от призрака своего первого учителя биохимии. Тот, наверняка, лупил маленького Франсуа линейкой по лысеющей белой головешке.

Из левого его глаза выпала контактная линза. Он кроваво и подслеповато таращится на меня. Я невольно трогаю мой ошейник. Как бы дежурный офицер не принял эту пантомиму за угрозу профессору, и не начал играть с красной кнопкой.

К счастью все обходится. Под надрывный вой сирены профессор исчезает за дверью. Я вновь остаюсь наедине с собой и своим неутоленным голодом. Рези в животе разыгрались уже не на шутку.

Лишь маленький трофей, доставшийся мне от победы над яйцеголовым, немного смягчает эти мучения.

Профессорская ручка с титановым пером, которую я заботливо прячу от всевидящего ока телекамеры. Может быть, сподоблюсь как-нибудь написать завещание.

«Не имея ничего больше, всю мою шевелюру, а также зубы и гениталии от чистого сердца завещаю уважаемому профессору Франсуа Перье. Дабы и он смог наконец-то познать жизнь и найти в ней радость и удовольствие».