Борис Пармузин - Искатель. 1981. Выпуск №5

— Баста, на сегодня хватит! Пойдемте по домам.

— Почему так по-чиновничьи, старик? Мы же ничего не решили!

Консулов явно намеревался провести ночь в спорах, да и Хубавеньский был удивлен.

— Чувствую потребность проветрить свою голову. Она полна у меня гипотез и контргипотез…

Разошлись лишь на трамвайной остановке. Антонову показалось, что Хубавеньский кем-то ангажирован на этот вечер (наверное, свидание!), но не решается, видимо, ретироваться. Он ушел вместе с Консуловым. Тот способен был таскать его всю ночь напролет по городу и обсуждать детали операции. Впрочем, и Антонов был не лучше. Разве в его голове сейчас могло найтись место для других мыслей?

…Дома никого не было. Антонов давно не возвращался так рано. Он переоделся, сел в свое любимое кресло и закурил. Решил ни о чем не думать, а просто отдыхать. Даже не стал включать телевизор. Сигарета — которая уж за день! — горчила. Он встал, достал из бара бутылку с вишневкой, которую жена изготовила еще в прошлом году. Настоящая настойка из вишни и черного винограда, вкусная и ароматная. Это была последняя бутылка из прошлогодних запасов и та наполовину пустая. Он прямо из горлышка отпил несколько глотков вина.

Он услышал, как кто-то вставил ключ в замок, но не смог открыть — он оставил свой ключ внутри. Позвонили. Антонов открыл. Это была жена — как всегда, с традиционной сеткой с продуктами в руке, полной до предела.

— А ты… Почему так рано?

— Так, пришел. Где же мне быть?

— Ужин еще рано готовить.

— Знаю. Я спешил не потому.

Ничего больше не спрашивая, жена прошла на кухню и стала разбирать продукты. Вскоре появилась снова.

— Павка, ты чем-то расстроен. Что случилось?

— Что может случиться?

— С детьми?

— С нашими ничего не случилось. С другими может случиться что-то плохое…

— Сделать тебе кофе?

— Можно, один кофе. Лучше станет.

Через некоторое время Милка принесла две чашечки кофе и села рядом. Ни о чем не спрашивая, она внимательно, с каким-то состраданием б глазах посмотрела на него. Антонов не выдержал, коротко рассказал о деле, о своих тревогах и надеждах — не раскрывая имен, только самое важное. Милка молча слушала, не задавая вопросов, не перебивая. А в конце сказала:

— Если бы все зависело от меня, я не стала бы преследовать этих, видимо, хороших людей, которые так охраняют своего ребенка. Они ведь социально неопасны — кажется, так вы говорите. Подумай, а если бы кто-то попытался отнять наших детей? Я сделала бы все, чтобы сохранить их…

— Но наши дети — это наши дети, и мы их прямые родители. В этом же случае…

— Да, здесь другая носила плод, другая родила — и только. А остальное — девять лет забот, надежд, мук и любви) Именно это делает их родителями по праву.

— А ты бы убила?

— Не знаю, до сих пор не приходилось. Но если нужно, то боролась бы всеми доступными мне средствами… Сочувствую им, понимаю их… И ты тоже должен их понять! Подумай и о последствиях. Что станет с ребенком?

— Сам только об этом и думаю. Ты полагаешь — я их не понимаю, не сочувствую им? Но это совсем не оправдывает Доневых, раз уж они посягнули на чужую жизнь, совершили убийство. А закон — и над ними и надо мной… Разумеется, суд примет во внимание все смягчающие вину обстоятельства.

— Да, я знаю, что все это не зависит от тебя, поэтому ничего другого тебе не остается, кроме исполнения служебного долга. Что бы я тебе ни говорила, ты его выполнишь, даже если перевернется мир…

— Мой долг — разоблачить преступников и передать дело в суд. Раздавать милости направо и налево я не имею права. Именно потому, чтобы мир не перевернулся.

— От тебя я слышала, что вы — юристы — имеете такое правило: пусть восторжествует закон, даже если мир перевернется. Как это звучит по-латыни, раньше ты мне говорил?

— Фиат юстиция, переат мундус [6] Пусть свершится правосудие, хотя бы погиб мир (латин.). . Но это не наш принцип!

План исполнения операции в последнем варианте оказался солидным сочинением из двадцати страниц убористо исписанного текста. Полковник Пиротский два раза возвращал его на доработку, открывая им все новые и новые возможности операции. Например, о том, как Доневы могли бы узнать о смерти Пепи. А они, Антонов и Консулов, должны были обдумывать «закрытие подобных информационных каналов».

Предложение Консулова явиться Доневым в образе Полова, хулигана Мери, и разыграть роль новоявленного отца и шантажиста, который в конце концов «решает жениться на Пепи», все-таки не прошло. Подобные эскапады были не в стиле народной милиции, и полковник Пиротский не разрешил Консулову «сыграть эту роль». В общем, указание было одно — не утверждать открыто, что Пепи жива. Причем допрос должен был вестись так, чтобы из обстановки и косвенных улик Доневы сами бы сделали выводы для себя. Или, как правильно сказал Консулов, они должны были руководствоваться формулой «и волки сыты и овцы целы», при этом он не упустил возможность по-консуловски пояснить поговорку: «волк — следствие, закон — овца»…