Эдгар Берроуз: Люди с Луны

— Да, да, — сказал Пит. — Я слышал об этом деле. Новый сборщик смеялся над тобой у Гофмейера. Он считает, что это очень удачная шутка и собирается продолжить ее.

— О, нет! — воскликнула мать. — Он не сделает этого.

Пит пожал плечами.

— Может он просто шутит? Эти Калькары большие шутники.

— Да, — Сказал отец. — Они большие шутники. Но когда-нибудь и я сыграю с ними шутку. — И он зашагал к стойлу.

Мать встревоженно посмотрела ему вслед, а затем перевела взгляд на Пита, который вышел за отцом.

Мы с отцом повели овец сборщику. Это оказался маленький человечек с копной рыжих волос, тонким носом и двумя близко посаженными газами, его звали Сур. Как только он увидел отца, злоба перекосила его лицо.

— Как твое имя, человек? — спросил он надменно.

— Юлиан Восьмой, — ответил отец. — Вот три овцы — налог за месяц.

— Как ты назвал себя? — рявкнул Сур.

— Юлиан Восьмой, — повторил отец.

— Юлиан Восьмой! — заревел Сур. Я полагаю ты слишком интеллигентен, чтобы быть братом такому, как я?

— Брат Юлиан Восьмой, — угрюмо повторил отец.

Загнав овец, мы направились домой, но тут снова услышали голос Сура.

— Ну?

Отец вопросительно повернулся к нему.

— Ну? — повторил Сур.

— Я не понимаю, — сказал отец. — Разве я не выполнил то, что требует закон?

— Вы что здесь с ума посходили? — выкрикнул Сур. — В западных тевиосах сборщики налогов не живут только на свое нищенское жалование. Граждане приносят им небольшие подарки.

— Хорошо, — спокойно сказал отец. — В следующий раз принесу тебе что-нибудь.

Посмотрим, — рявкнул Сур.

По пути домой отец не проронил ни слова. Он молчал и во время ужина, состоящего из овечьего сыра, молока и лепешек. Я был ужасно зол, но то, что я рос в атмосфере страха и террора, научило меня держать язык за зубами.

Закончив ужин, отец резко вскочил, так что стул отлетел к противоположной стене, и изо всех сил ударил себя кулаком в грудь.

— Трус! Слизняк! — закричал он. — О Боже! Я не могу вытерпеть этого! Я сойду с ума, если буду и дальше терпеть эти издевательства! Я больше не мужчина! Теперь нет мужчин. Все мы черви, которых эти свиньи топчут ногами, грязными копытами. И я не осмелился ничего сказать! Я стоял молча, пока этот подонок оскорблял меня, плевал на меня! Я все терпел и что-то жалобно мычал. Это невыносимо!

Прошло всего несколько поколений, а они вытравили мужество у американцев. Мои предки сражались под Бункер Хилл, при Геттисбурге, Сан-Хуане, Шато Тьери. А я? Я преклоняю колени перед каждым дегенератом, которого назначили на должность из Вашингтона. И все они не американцы, и даже не земляне. Я склоняю голову перед этими вонючими с Луны — Я, представитель самого великого народа на Земле!

— Юлиан! — воскликнула мать. — Будь осторожен, дорогой. Кто-нибудь может услышать.

Я увидел, что она дрожит.

— А ты разве не американка? — прорычал он.

— Юлиан, не надо, — взмолилась она. — Я ведь беспокоюсь не о себе, ты это знаешь. Я беспокоюсь о тебе и моем мальчике. Я не хочу, чтобы тебя забрали, как это случилось со многими, кто говорил то, что у него на душе.

— Я знаю, дорогая, — сказал он после паузы. — Я беспокоюсь за тебя и сына, ты беспокоишься за меня и сына. И все продолжается по старому. О, если бы нас было побольше, если бы я мог найти тысячу мужчин, которые бы осмелились выступить против завоевателей.

— Тише, — предупредила мать. — Вокруг столько шпионов. Каждый может оказаться им. Поэтому я предупредила тебя, когда пришел Пит.

— Ты подозреваешь Пита? — спросил отец.

— Я ничего не знаю, но я боюсь всех. Так жить страшно. Но я живу в этом страхе все время и моя мать жила также. И ее мать тоже. Я никогда не смогу привыкнуть к этому страху.

— Американский дух согнут. но не сломан, — сказал отец. — Будем надеяться, что он никогда не будет сломан.

— Если наше сердце страдает вечно, — сказала мать, — оно никогда не сломается. Но это очень трудно так жить. Трудно когда мать даже не хочет приносить в мир ребенка. — Она взглянула на меня. — Потому что его ждут страдания и унижения. Я всегда хотела иметь много детей, но я боялась этого. Особенно я боялась, что будут девочки. Быть девушкой в такое ужасное время…

После ужина мы с отцом подоили овец и крепко заперли овчарню. Больше всего мы боялись собак. Их с каждым годом становилось все больше и они были наглее. Теперь они бегали стаями и человеку было небезопасно выходить на улицу по ночам. Нам было запрещено иметь не только огнестрельное оружие, но даже луки, стрелы. Так что мы не могли отгонять собак и те, чувствуя нашу слабость, стали подходить к нашим домам все ближе и ближе.