Лоис Буджолд - Память

– Как Рыцари Круглого Стола, – подсказала Элли.

Майлз поперхнулся смехом. – Да если бы ты их видела!… – Поколебавшись, он добавил: – Ну, не знаю. Настоящие Рыцари Круглого Стола соревновались за почести как одержимые. Ну, я хочу сказать, именно поэтому старине Артуру пришлось в первую очередь поставить круглый стол, дабы положить этому конец. Но большинство Аудиторов… не скажу, что они не честолюбивы, иначе бы не достигли в своей жизни того, что у них есть. Пережили свое честолюбие? Эти пожилые барраярские паладины – удивительно незаинтересованная компания. Мне действительно не терпится познакомиться с ними получше. – И Майлз вызвал у Элли пару смешков живейшим описанием странностей и причуд своих новых коллег.

Она запустила пальцы в свои темные кудри, невольно улыбаясь: – Боже мой, Майлз, я начинаю думать, что ты в конце концов хорошо туда впишешься.

– Ты ни разу не чувствовала себя как дома в месте, где ты прежде не бывала? Ощущения похожи. Это… очень странно. Но вовсе не неприятно.

Она поцеловала его в лоб – благословляя. Он поцеловал ей ладонь – на удачу.

– Ну, раз ты настаиваешь на том, чтобы быть штатским, тогда будь хорошим бюрократом-паладином, – решительно сказала она. – Чтобы я тобой гордилась.

– Буду, Элли.

Возвращение Майлза с Комарры на Барраяр не было богато событиями. Он приехал в особняк Форкосиганов в тишине позднего зимнего вечера и обнаружил, что там тепло, горят огни и все готово к его приезду. Завтра, решил Майлз, он по всем правилам пригласит гостей на ужин – Дува с Делией и все прочее семейство Куделок. Но этим вечером он отужинал на кухне со своим оруженосцем и матушкой Кости. Кухарка была несколько шокирована как не подходящим к его роли поведением, так и вторжением на ее территорию. Но Майлз рассказывал ей один анекдот за другим, пока она не рассмеялась и не шлепнула его полотенцем, словно одного из своих сыновей; это несказанно изумило Пима. После дежурства туда заглянул и капрал Кости, чтобы оказаться по всем правилам накормленным и поиграть с котятами, жившими теперь в выстеленном тряпками ящике возле плиты (или скорее настойчиво пытающимися все время сбежать оттуда). Капрал с матушкой Кости ввели Майлза в курс всех новостей про Мартина: тот мучился сейчас в учебке, со всеми жалобами и похвальбой, из этого вытекающими.

Покончив с поздним ужином, Майлз отправился в винный погреб. Со всеми церемониями он выбрал там бутылку из самых старых и редких дедовых вин. Открыв ее, он обнаружил, что вино уже слегка непригодно к употреблению. Все же символизма ради он решил его отпить. Затем решительно вылил содержимое в унитаз в своих новых апартаментах и отправился назад за бутылкой из более поздней партии, вино в которой, как он знал, был весьма неплохо.

На этот раз с лучшим хрустальным бокалом в руке он уселся в необыкновенно удобное кресло у эркерного окна, наблюдая, как крупные редкие снежинки танцуют за окном в свете садовых фонарей. Это были своего рода тайные, очень личные поминки. Он чокнулся со своим призрачным отражением в стекле. Так что это, третья смерть адмирала Нейсмита? Одни раз – на Единении Джексона, еще один – в кабинете Иллиана, и третий, последний, жутко болезненный – его воскрешение и повторное убийство в деле с Люка Гарошем. После первой смерти он был не в том положении, чтобы насладиться достойными поминками – потерянным и замерзшим багажом, вот кем он был. Во второй раз дедовский кинжал, которым он теперь открыл красное вино, представлял для него куда больший соблазн, чем бренди. Майлз откинулся на спинку кресла и приготовился уделить себе часок эгоистичной жалости, смешанной с вином, и на том покончить.

Но вместо этого он вдруг обнаружил, что тихо хихикает, разлегшись в теплом кресле. Он подавил смех; интересно, это он что, наконец-то утратил над собой контроль?

«В точности наоборот».

Гарош не был чудотворцем. Не был даже цирковым волшебником. У него ни тогда, ни прежде не было власти подарить или отнять Нейсмита. Но Майлза до сих пор охватывал холод криозаморозки при мысли, насколько близко он подошел к тому, чтобы самому отдаться в руки Гарошу.

Ничего удивительного, что он смеется. Он не оплакивает смерть. Он празднует побег.

– Я не умер. Я здесь. – Он в удивлении коснулся своей покрытой шрамами груди.

Он себя чувствовал незнакомым и одиноким, но больше не распавшимся на куски. Не захватывающим господство лордом Форкосиганом, не потерянным Нейсмитом, но целиком собой, одновременно и навсегда. «Не тесновато ли здесь?»