Питер Бигль - «Если», 1996 № 07

Ловушка усиливает воздействие команды. Леонид Млечин приводит хороший пример — текст, который зачитывался японским летчикам-камикадзе перед последним вылетом: «Как весной осыпаются белые лепестки цветущей сливы под дуновением ветра, так и вы сейчас отдадите жизнь во славу императора»… Выстраивается некая закономерность: в природе все повторяется. Это неизбежно. Белые лепестки для японцев — это традиционный цвет траура, символ перехода в новое существование. Смерть — закон природы. Здесь и команда, и призыв, и переход в трансовое состояние. Наконец, текст просто красив, он рождает поэтичный образ, далекий от грубой реальности…

Магия слова существует. Кстати, двухтомник о языковых ловушках называется «Структура магического».

Помимо всего того, о чем сказано выше, эффективность воздействия зависит от ожиданий человека (если он думает о себе плохо, вдвое обидится на оскорбление, если высоко себя ценит — расценит и его как проявление зависти); от того, в каком он состоянии (свеж и бодр, устал, хочет спать и т. д.); от глубины контакта с суггестором (имеет значение, громкий это разговор либо тихий, доверительный, или установочный, важно, как ритмически организована речь) и от многого другого.

Не обо всем можно рассказать. Не потому, что это секретно. Но некоторые тонкости можно прочувствовать, только находясь в каких-то особых эмоциональных состояниях, измененных состояниях сознания, и так далее. Многие философские эзотерические восточные тексты не переводятся однозначно концептуально на европейские языки. Невозможно понять, что такое любовь, не пережив ее. Человек не просто принимает информацию, он настраивается на психику другого человека, моделирует его внутреннее состояние — тогда воздействие максимально. На этом построено искусство, литература…

В начале было Слово.

«Когда-то слова были колдовством, слово и теперь во многом сохранило свою прежнюю чудодейственную силу. Словами один человек может осчастливить другого или повергнуть его в отчаяние, словами учитель передает свои знания ученикам, словами оратор увлекает слушателей и способствует определению их суждений и решений. Слова вызывают аффекты и являются общепризнанным средством воздействия друг на друга».

Не в привычках Нормана Сейлора было заглядывать в комнату жены в ее отсутствие. Быть может, отчасти именно поэтому он и поступил так. Он был уверен, что подобный пустяк никак не повлияет на их с Тэнси взаимоотношения.

Разумеется, он помнил, что случилось с чересчур любопытной женой Синей Бороды. Как-то ему захотелось даже подойти к этой странной сказке о повешенных женщинах с психоаналитической меркой. Впрочем, Синяя Борода жил в далеком прошлом, и с тех пор много воды утекло. Неужели за поблескивающей дверью комнаты Тэнси его ожидает с полдюжины висящих на крючьях красоток? Норман насмешливо фыркнул. Однако женщины есть женщины, и разве не доказательство тому его собственные исследования по женской психологии и параллелизму первобытного суеверия и современного невроза, которые принесли ему известность в профессиональных кругах?

Внешне Норман Сейлор ничуть не походил на знаменитого этнолога — он, прежде всего, был слишком молод — и выглядел вовсе не так, как подобает профессору социологии колледжа Хемпнелл. Вы не заметили бы ни поджатых губ, ни испуганного взгляда, ни квадратной челюсти типичного преподавателя этого маленького, но гордящегося собой и своими традициями учебного заведения.

По правде сказать, в Нормане не было того духа, какой присущ истинному хемпнеллианцу, — за что сегодня он был благодарен судьбе.

День выдался погожим и теплым; солнечные лучи, проникавшие в кабинет сквозь оконное стекло, падали на локоть Нормана. Допечатав заключительную фразу своей статьи «Социальные основы современного ведовства», которую наконец-то закончил, он откинулся в кресле и облегченно вздохнул.

Норман беззаботно наслаждался минутной передышкой, старался испить ее очарование до дна. Он вышел из кабинета, взял было книжку с яркой обложкой, но тут же отложил ее, взглянул на две маски китайских бесов на стене, минуя дверь спальни, перевел взгляд на бар, где стояла, по образному хемпнелловскому выражению, «на задворках» бутылка ликера, улыбнулся и направился в спальню.