Чарльз Шеффилд: «Если», 1996 № 10

Хотел было написать, что компьютер не имел ни ассемблеров, ни компиляторов, но понял, что это не совсем так. Мы располагали компилятором с плавающей точкой; он назывался «Альфа-код» и работал в тысячу раз медленнее, чем требовалось, поэтому ни один уважающий себя программист им не пользовался. Программировали наудачу, выжимая максимум из 402 слов быстродействующей и 8192 слов резервной памяти. Когда же максимума не хватало, программисту приходилось лезть за перфокартами: сначала засовывать их в машину, а затем вынимать обратно.

А если учесть, что программ-конвертеров из двоичного кода в десятичный, как правило, избегали, потому что они занимали много места; если добавить, что все команды писались в двоичном коде, то есть от программиста требовалось близкое знакомство с подобным представлением чисел; если упомянуть, что перфокарты пробивали вручную и компьютер (по каким-то до сих пор не понятным мне причинам) воспринимал двоичные числа, так сказать, наоборот — 13, к примеру, как 1011, а не 1101… В общем, представление, надо полагать, уже сложилось.

Обо всем этом я рассказываю не потому, что стремлюсь пробудить интерес читателей (а скорее, нагнать на них скуку). Я просто хочу, чтобы вы поняли — к человеку, который хоть раз в жизни программировал ВИСТ или что-нибудь вроде того, следует относиться уважительно и не отмахиваться от его слов.

Несколько лет спустя появились новые модели, возник спрос, у программистов появилась возможность выбора. Мы подались кто куда — в университеты, в бизнес, за границу… Но старые связи сохранились, успешно выдержав проверку временем.

Среди всех, с кем я тогда работал, выделялся Билл Ригли — высокий кудрявый парень. Он любил приодеться, носил твидовые костюмы и в разговоре «акал», что характерно для жителей Бостона. Однако Билл Ригли был вовсе не бостонцем и даже не американцем. Он прибыл из Новой Зеландии и собственными глазами видел то, о чем многие из нас едва слышали — например, Большой барьерный риф. О родных местах он, правда, почти не заговаривал, но все же, видимо, тосковал, поскольку, проведя лет пять в Европе и Америке, вернулся домой и стал работать на математическом факультете (а впоследствии — в лаборатории компьютерных технологий) Оклендского университета.

Окленд расположен на Северном острове, который чуть ближе к Восточному побережью США, где обосновался я, нежели продуваемый ветрами Южный. Тем не менее мы с Биллом поддерживали связь, благо наши научные интересы совпадали, встречались то в Стэнфорде, то в Лондоне или где-нибудь еще и со временем стали хорошими друзьями. Когда умерла моя жена. Эйлин, именно Билл помог мне справиться с отчаянием и поведал однажды тайну, наложившую отпечаток на всю его жизнь (но об этом ни слова). На сколько бы ни затягивалась разлука, мысли друг друга мы подхватывали на лету, словно и не расставались.

Билл отличался поистине энциклопедическими интересами, но особую склонность питал к истории науки. Неудивительно, что по возвращении в Новую Зеландию он принялся изучать прошлое страны, чтобы выяснить, какой вклад внесло это островное государство в мировую науку. Удивляться пришлось потом. Несколько месяцев назад он прислал письмо, где говорилось, что на ферме поблизости от Данидина, на южной оконечности Южного острова, найдены остатки аналитической машины Чарлза Беббеджа.

Кто такой Беббедж и чем он знаменит, было известно еще в конце 50-х. В те годы имелась одна-единственная приличная книжка по цифровым компьютерам — «Быстрее мысли» Боудена, — и в первой главе подробно рассказывалось об эксцентричном англичанине. Беббедж ненавидел уличных музыкантов и презирал Королевское общество, существовавшее, по его словам, только для того чтобы устраивать званые обеды, на которых члены общества вручали друг другу почетные награды. Несмотря на свои странности, Беббедж стал для современных программистов кем-то вроде святого покровителя. Начиная с 1834 года и до самой смерти он безуспешно пытался построить первую в мире цифровую вычислительную машину. Суть задачи ему была ясна, все упиралось в механику. Кстати, вы сами можете представить компьютер, собранный из шестеренок, цепей, ремней, пружин и прочих железяк?

А Беббедж мог. И, пожалуй, добился бы своего, преодолев чисто технические трудности, если бы не роковая ошибка: он все время норовил что-то исправить и улучшить. Собрав устройство наполовину, он разбирал его до последнего винтика и принимался конструировать заново. Поэтому к 1871 году, когда Беббедж скончался, аналитическая машина по-прежнему оставалась недостижимой мечтой. После смерти изобретателя детали машины отправили в Кенсингтон, в музей истории науки, где они хранятся и по сей день.