Сергей Гатаулин - Вирус

— ПервоДим! — твердо, с каким-то особым ударением поправил собеседник. — Я понимаю, что не перепутаешь, но все же «ПервоЯ» очень похоже на «первая», а это, сам понимаешь, нехорошо.

— И все же, ПервоДим, ты можешь читать мысли? — настаивал Дмитрий.

— Твои — да! Но только пока есть допуск. Сам же выставил в приоритетах полный доступ. Извини! Или… У тебя самого ограниченный доступ? — пробормотал потрясенный ПервоДим. — Моральные ограничители не позволяют лезть в чужие мысли? — вдруг оживился собеседник. — Да? Так это же глупо! По праву сервера и администратора сети ты по умолчанию имеешь полный доступ. Не будь ханжой: это не подглядывание. Вот доступ к своему сознанию я бы на твоем месте ограничил. Мало ли что!

Чужая душа — потемки, шепнула на ухо народная мудрость, но смущенно замолкла, заглушаемая новой мыслью. Душа, может, и потемки, но здесь и без фонарика все на виду, переступая порог ярко освещенного сознания ПервоДима, поправил себя Дмитрий.

Многомерная файловая система, плавающая в жидком растворе неупорядоченной информации, возникла перед Димкой, пылая множеством неконтролируемых эмоций.

Непреодолимое желание коснуться прозрачной конструкции, протянув руки, пришло неожиданно, но, появившись, разбудило дремлющую до сих пор фантазию. Потемкин прыгнул в чужую вселенную, мир со своими законами логики и, возможно, чуждыми ему моральными ценностями. Вернее, он только представил, что прыгает, и тут же почувствовал быстрое течение захватившего его потока чужих размышлений и впечатлений.

Стараясь сканировать поступающие сведения крайне осторожно, Дмитрий случайно коснулся эмоциональной составляющей присоединенного к «приватной» сети ПервоДима.

— Ну, ты уж там, если не трудно, не лезь во все углы, — неожиданно улыбнулся двойник. — Я сумасшедший, а не импотент, воображение не отменишь. Не хочу делиться своими фантазиями.

Ощутив, что попал в очень личную область, Дмитрий мгновенно отключился.

Представляя себя лежащим на больничной койке в маленькой палате, он ощутил разрывающую душу тоску. Засосало под ложечкой — впору завыть на луну. Холодными тисками сжало сердце, стало стыдно за мелькнувшее в сознании желание запретить ПервоДиму воспринимать свои ощущения.

«Пусть видит, слышит, осязает — от тебя не убудет, а для него это единственная возможность вырваться за пределы больничной палаты», — твердо решил он.

— Может, помочь, братишка? — прошептал он, ощущая острую потребность сделать для своего двойника хоть что-нибудь. — Вытащить тебя на волю? Я могу.

— Не нужно! Во-первых, в очередной раз найдут и закроют, как не раз случалось, пока я не успокоился. Не думаешь же ты, что я никогда не покидал этой дыры? Медбратья в нашем учреждении отличаются необычайной силой, но никак не сообразительностью, поэтому обмануть их нетрудно. Да и привык я уже жить чужой жизнью в иных мирах, и то, что происходит с моей оболочкой в этом, меня не особо интересует. Если и в дальнейшем не откажешь в доступе к своим ощущениям, буду признателен, — прошептал ПервоДим после недолгой паузы.

Даже кратковременная прогулка по лабиринтам чужой памяти оставила в душе Потемкина ощущение безмерного удивления. Человек большую часть жизни заперт среди психопатов и дегенератов… и сохранил великолепную ясность ума и четкость мысли.

— Интересно, а есть ли другие Хронодендриды? И если есть, то что в них? — поинтересовался ПервоДим.

— В других вселенных та же картина, словно один архитектор старался. Знать бы, кто?.. — раздался за спиной знакомый голос, словно подслушавший Димкины размышления.

— День открытых дверей! — возмутился Дмитрий, поворачиваясь и выталкивая себя из внутреннего канала личной Хомосети. — Сегодня всем доступны мои мысли?

Изменение тела человека неизбежно приведет к изменению его психики. Найдется ли у представителей нового вида хомо-либерис что-нибудь общее со своими менее приспособленными сородичами?

Смотря на крепкое, но не закачанное до квадратного изнеможения и лошадиной грации тело стоящего перед ним человека, покрытое ровным слоем серебристого загара, Потемкин думал: «Свет какого солнца мог оставить такой нечеловеческий оттенок?»

Насыщенное до мышино-серого серебро кожи, оттеняемое абсолютно белой, искрящейся шевелюрой, и большие пронзительно-голубые глаза — вот портрет человека, вышедшего из-за его спины.