Фредерик Пол - Туннель под миром. Сборник англо-американской фантастики

Что, кроме беспомощности и растерянности, может ощущать средний американец в наши дни? Маленький человек в большом мире, ставший игрушкой демонических сил, — так можно передать настроение, которым проникнуты рассказы «Туннель под миром» Фредерика Пола, «Поиски» Ли Гардинга, «Игра для детей» Уильяма Тэнна. При всей невероятности коллизий и эти произведения кажутся зеркалом тревог и сомнений как самих авторов, так и миллионов их соотечественников по ту или эту сторону океана.

Когда читаешь новеллу «Туннель под миром», которую Кингсли Эмис считает одним из самых значительных явлений современной научно-фантастической литературы, невольно возникают ассоциации с «Превращением» Франца Кафки. Коммивояжер Замза, превратившись однажды утром в огромного таракана, физически ощущает свое ничтожество и беспредельное одиночество — те же чувства, которые раньше подавляли его психику. Австрийский модернист создает эту кошмарную метафору, прибегая к произвольному фантастическому образу. У Фредерика Пола странная метаморфоза с провинциальным служащим Гаем Буркхардтом, превращенным в собственную в сотни раз уменьшенную модель, получает вполне реалистическое, во всяком случае правдоподобное в рамках научно-фантастического сюжета, объяснение. Замысел писателя порожден определенными социальными симптомами нашего времени.

«Бедный маленький Буркхардт, — монотонно пропел громкоговоритель, и эхо загрохотало в огромной бездне, которая была всего лишь лабораторией. — Каким это должно было быть потрясением для вас, когда вы поняли, что живете в городе, построенном на столе!» Для крохотного и жалкого подобия живого человека, наделенного всеми чувствами и разумом Буркхардта, ловкий делец Дорчин представляется необозримой громадой, всемогущим колоссом, который волен сделать все, что ему заблагорассудится, как с самим Буркхардтом, так и с тысячами подобных ему человечков. И, хотя действия Дорчина мотивируются экспериментами рекламной компании, проверяющей на миниатюрных биороботах новые способы продвижения товаров к потребителям, аллегория этого рассказа приобретает в контексте куда более широкий смысл.

Иную интерпретацию той же темы дает Уильям Тэнн. Явившийся из будущего «хранитель ценза» не в состоянии отличить юриста Сэма Вебера от искусственного, построенного им двойника и вместо биомодели «разлагает» самого конструктора. (Сэм Вебер неосторожно воспользовался набором «Построй человека», который предназначался его однофамильцу из более поздней эпохи, но по чей-то рассеянности попал не в тот «временной канал».) Итак, прототип погибает, не выдержав конкуренции с собственной биологической моделью.

Мотив вытеснения человека машиной, замены людей двойниками-роботами один из самых распространенных в современной зарубежной фантастике. Новые Франкенштейны рождаются на свет не с помощью черной магии или каких-то необъяснимых таинственных сил. Эти детища кибернетики словно иллюстрируют мысль Норберта Винера, настойчиво предостерегавшего от такой нежелательной возможности, когда высокоорганизованная машина сможет вырваться из-под власти ее творца.

В бесконечных вариациях темы «люди и роботы» нельзя не видеть гипертрофированного отражения вполне реальных противоречий, заложенных в самой действительности. Ведь это непреложный факт: прогресс механизации и автоматизации в буржуазном обществе неизбежно влечет за собой экономические бедствия, отрицательно сказывается на общем уровне культуры, приводит к снижению нравственных критериев и т. д.

В рассказе австралийского писателя Ли Гардинга «Поиски» автоматизация уже дошла до своей последней стадии. «Роботехника» настолько усовершенствовалась, что Джонстон ничуть не удивился бы, узнав, что добрая половина жителей города, как бы искусно они ни гримировались, в действительности являются роботами. И в таких условиях попытка найти что-нибудь настоящее, естественное, созданное природой, а не машинами, пусть то будет распустившийся цветок, поющая птица или простая травинка, становится несбыточной мечтой. Но самое жуткое в синтетическом мире Джонстона заключается в том, что и сам он, искатель настоящего, оказывается роботом.

Несмотря на то что эти три рассказа трех разных авторов написаны совершенно по-разному, объединяет их некая общность видения мира. В сознании ошеломленного обывателя окружающая действительность теряет целостные очертания, дробится, размывается, деформируется. Смятенная психика накладывает болезненный отпечаток на восприятие жизни. Человек живет под каким-то чудовищным прессом, напоминая бескрылое насекомое, неспособное увидеть мир в трех измерениях. Механическое мышление механизированных людей вызывает автоматизм поступков. И это заставляет вспомнить сюрреалистскую живопись, где предметы помешаются на полотне в хаотическом беспорядке, без всякой логической связи. Например, Сальвадор Дали, отчетливо выписывая детали; нарочито деформирует пропорции и искажает перспективу. Сюрреалистские аллегории кошмаров и мировых катаклизмов, да и самый художественный метод, провозглашающий господство подсознательного, иррационального начала, несомненно, имеют много общего с творческими приемами американских фантастов.