Роберт Хайнлайн - Дверь в лето [с рисунками]

Оказалось, я стою возле кровати в одной пижаме, цепляясь за спинку, чтобы не упасть. Я огляделся вокруг в поисках кнопки — чего-нибудь для вызова кого-нибудь. Больничные палаты не слишком изменились. Окна не было, и было непонятно, откуда льётся свет. Как и все больничные койки, что мне доводилось видеть, моя кровать была высокая и узкая, однако видно было, что над нею изрядно потрудились конструкторы, превратив в нечто большее, чем просто место для сна: среди прочих приспособлений я увидел трубу снизу — наверное, что-то вроде механизированного подкладного судна. А столик сбоку оказался частью самой кровати. Но если раньше я обязательно проявил бы пристальный интерес ко всей этой технике, то сейчас я хотел найти только грушевидный выключатель, нажав на который, можно вызвать медсестру, чтобы принесла мне одежду.

Я не нашел его, но обнаружил то, во что он трансформировался: сенсорный выключатель на поверхности бокового столика. Оказалось, что это не просто столик: я случайно коснулся выключателя рукой, и на молочно-белой панели на стене, рядом с тем местом, где была бы моя голова, будь я в постели, загорелись слова «ВЫЗОВ ПЕРСОНАЛА». Почти тотчас же погасли, сменившись словами: «ПОДОЖДИТЕ, ПОЖАЛУЙСТА».

Скоро дверь отъехала в сторону и вошла медсестра. Сестры тоже изменились не сильно. У этой были знакомые решительные замашки сержанта учебной команды, высокая шапочка на розово-сиреневых, цвета тропических орхидей, волосах и белый халат. Покрой халата был необычный — там открыто, тут прикрыто, совсем не так, как в 1970-м, — но ведь женская одежда, даже рабочая, только и делает, что меняется. Однако её манера позволяла безошибочно определить в ней медсестру независимо от того, какой это год.

— Ну-ка, марш обратно в кровать!

— А где моя одежда?

— Ложитесь в кровать. Ну?!

Я попробовал её урезонить:

— Послушайте, сестра, я свободный гражданин, а не преступник, и мне уже исполнился двадцать один год. Мне не надо в кровать, и я не собираюсь в неё ложиться. Так что, покажете вы мне, где лежит моя одежда, или мне придется выйти в чём есть и поискать самому?

Она поглядела на меня, потом резко повернулась и выбежала. Дверь скользнула в сторону, уступая ей дорогу.

Но меня дверь не пропустила. Я всё ещё пытался разобраться, как эта штука действует (резонно полагая, что если один инженер сумел это придумать, то другой сумеет понять, как это устроено), когда дверь опять открылась и в проёме возник человек.

— Доброе утро, — сказал он. — Я доктор Альбрехт.

Одежда его представляла собой нечто среднее между тем, что носят в Гарлеме по воскресеньям, и тем, что надевают, отправляясь на пикник. Но резкие, решительные манеры и усталые глаза были настолько убедительно-профессиональны, что я поверил ему.

— Здравствуйте, доктор. Я хотел бы одеться.

Он вошёл ещё на шаг, чтобы дверь за ним закрылась, и вынул из кармана пачку сигарет. Достав одну, он взмахнул ею в воздухе, сунул её в рот и затянулся: она оказалась зажжённой! Он протянул пачку мне.

— Берите, не стесняйтесь.

— Хм… Нет, спасибо.

— Да берите — это вам не повредит.

Я покачал головой. Когда я работал, в пепельнице возле меня всегда дымилась сигарета. О продвижении в работе можно было судить по переполненной пепельнице и «ожогах» на кульмане в тех местах, где я тушил окурки. Сейчас от запаха дыма у меня закружилась голова, и я подумал: а вдруг я бросил курить, пока спал?

— Спасибо, доктор.

— О'кей. Мистер Дэвис, я работаю здесь шесть лет. Я специалист в области гипнологии, реаниматологии и родственных специальностей. Здесь — и в других местах — я участвовал в возвращении восьмисот семидесяти трех пациентов из гипотермии к нормальной жизни. Вы — номер восемьсот семьдесят четыре. Я наблюдал, как разбуженные вытворяют разного рода чудеса — чудеса для обывателя, не для меня. Некоторые из них опять хотят уснуть и орут на меня, когда я бужу их. Некоторые и правда засыпают вновь, и нам приходится переводить их в другого рода заведение. Некоторые начинают рыдать и рыдают без конца, когда до них доходит, что у них был билет в один конец и что нельзя вернуться домой, в тот год, из которого они стартовали. А некоторые, вроде вас, требуют одежду и рвутся на улицу.

— Ну, а почему бы, собственно, и нет? Я что, заключённый?

— Нет. Одежду вам принесут. Она немного вышла из моды, но это — ваша проблема. Я сейчас пошлю за ней, а пока её принесут, если позволите, я хотел бы услышать, что это у вас за такое страшно срочное дело, что вам необходимо заняться им сию минуту — это после того, как это дело ждало тридцать лет? А именно столько вы пролежали в анабиозе — тридцать лет. Это что, действительно настолько срочно? Или может подождать и до завтра? Или даже до послезавтра?..