Валентин Шатилов - Сын убийцы миров

– А туловищем не пробовал?

– Пробовал, – вздохнул он. – Туловищем не получается. На туловище ведь нет гривны! Эх, мне бы еще гривну в виде пояса, и тогда я весь бы перемещался куда захочу! Целиком и полностью!

– Интересно, а что на самом деле происходит в тот момент, как ты собираешься переместиться?

– Я пытался понять, – с неожиданной серьезностью ответил Олег. – Мне кажется, что никуда я руки-ноги не забрасываю, что на самом деле все наоборот – гривны подтягивают ко мне физическое пространство. Вернее через какие-то иные пространственно-временные континуумы как бы сморщивают плоскость нашего мира. И как иголкой прошивают его полотно через образовавшиеся складочки. А иголка – это как раз я. Понимаешь? Представь иголку, которую воткнули в складку, допустим, вот этой скатерти. Если двигаться по поверхности скатерти, то получается ерунда: от ушка иголки до ее кончика по скатерти ползти и ползти. И к тому же они как бы оказываются отделены друг от друга – непрерывность иголки нарушается. Так и здесь – видимая непрерывность моего тела исчезает, а на самом деле гривны просто сделали проколы нашей трехмерности.

– Но, тогда… если гривны – это иголки, которые протыкают… тогда ты, твое тело, оказывается как бы ниткой, которую они тянут за собой?…

– Вот! Ты поняла, поняла! – возликовал Олег. – Я знал, что ты поймешь! Видишь – все просто! Я одновременно и здесь – и там.

– А что будет, если ты захочешь переместить куда-нибудь свои ноги, когда стоишь на них? Не сидишь, как сейчас, а стоишь?

– Как что – больно будет! Я же упаду! Мне ведь хоть одна точка опоры нужна? Это еще Архимед знал!

– Архимед? – радостно воскликнул Серега Дмитрич. – А я знаю – это из геометрии!

– О-о, наш мафиози знакомое слово услышал, – кисло прокомментировала я вполголоса.

Я не позволила Олегу провожать меня до двери квартиры. И вообще выходить из машины. Такси развернулось и уехало обратно сразу, как только дверца хлопнула за моей спиной.

Я обернулась и посмотрела на его красные огоньки. Как они скрываются в темноте. Вот я и дома…

Но только вошла в квартиру – тут же захотела вновь выйти. А лучше – убежать: такой мертвечиной дохнуло из коридорчика.

«Уходя, забыла вынести мусор!» – подумала я. Но при проверке мусорное ведро в закутке, гордо именующемся «кухня», оказалось пустым и даже относительно чистым.

Мертвечина была разлита вокруг. Везде. Она таилась в рассохшихся кухонных шкафчиках, линялых ситцевых занавесочках, неоткрывающихся низких окошках, из которых даже в светлое время суток ничего не видно, кроме ржавых спин железных гаражей. И даже в буро-зеленых неровных поверхностях стен.

Здесь так было всегда, сколько я себя помню. Стены как-то раз перекрашивали – но они все равно остались буро-зелеными, нечистыми. Только что смененные занавески моментально оказывались такими же как и раньше – старыми и выцветшими. И темно-желтое пятно на столешнице было всегда…

Дух Катерины Петровны был неистребим!

Интересно, смогут что-нибудь изменить здесь ее наследники? Они так рьяно принялись доказывать свои права на квартиру сразу после похорон!… А как доказали, так уже два месяца сюда не появляются.

Я включила свет, подергала запертую (как всегда) дверь комнаты Катерины Петровны, обернулась к «своей» комнате, залитой жидким светом тусклой голой лампочки под потолком.

Ха, к своей! Никогда я не чувствовала эту проходную комнатушку своей. В ней невозможно было уединиться. Каждую минуту, каждую секунду я была под прицелом цепких глазенок Катерины Петровны, которая понимала слова «за ребенком должен быть присмотр» буквально. И никогда (даже в раннем детстве) я не могла понять: за что мне такое наказание? Почему я должна жить тихой тенью под присмотром двоюродной тетки отца и ни в коем случае не могу появляться в квартире у него самого? Почему мне нельзя приходить в его новую семью даже в гости? Разговаривать с его женой, играть со своими младшими братьями (хоть они мне братья только наполовину)?

Теперь поняла. И что? Принесло мне это облегчение?

Облегчение – вряд ли. Определенность – пожалуй. И еще – знание того, с чем я должна бороться в себе. Каких именно драконов в собственной душе должна победить…

Задребезжал телефонный звонок.

Я вздрогнула, но не двинулась с места. Телефон – это была одна из тех недоступных для меня вещей, которые вроде и рядом, но попробуй до них дотянись. Большие дорогие куклы в витринах магазинов на проспекте за углом. Роскошные кремовые торты в булочной. Телефон во всегда запертой комнате Катерины Петровны. Он и сейчас стоял там же. И все так же был недоступен.