Татьяна Гнедина: Беглец с чужим временем

Кабинет профессора Зауэра не располагает к долгой беседе. Он для этого слишком тесен. Стол. Еле вмещающийся стул. Второй стул в простенке между стеной и застекленной дверью. Подвесные полки со справочниками. За стеклянной фрамугой слышно жужжание трансформатора. Приглушенные голоса в лаборатории. Профессору Зауэру некогда разговаривать с ассистентами. Он ограничивается короткими, четкими указаниями. На кафедре ему достаточно небольшой комнаты. Зато большой кабинет ему отведен при профессорской библиотеке. Там он принимает коллег, равных себе по положению. В черных мягких креслах восседают маститые немецкие профессора. На стенах висят тусклые портреты великих ученых. Они тоже немецкие профессора: Кирхгоф, Гельмгольц, Бунзен. Профессор Зауэр всегда придерживался национального духа в науке. Но можно ли его за это упрекнуть? Он только порядочный немецкий ученый. Впрочем... Впрочем, его и сейчас никто не посмеет ни в чем упрекнуть. Он ведь не приноравливается к правящей партии — у него всегда были национал-социалистские убеждения. Еще в те далекие 20-е годы, когда все газеты бурно ликовали по поводу первого экспериментального подтверждения теории относительности Эйнштейна, профессор Зауэр твердо считал, что все это только еврейская авантюра в науке, и не скрывал своих взглядов. А теперь, когда в Германии у власти оказались, наконец, истинные немцы, профессору Зауэру незачем стыдиться своей дружбы с членами нацистской партии. Да, в его кабинете бывают люди, носящие на рукаве повязку со свастикой. Они тоже сидят в старинных черных креслах с резными подлокотниками: в науке появились секретные руководители.

Но сейчас сам Зауэр готовит важную «операцию». Он сидит в своем лабораторном кабинете и с брезгливым выражением смотрит на ассистента, который развалился на стуле и к тому же положил локоть на стол профессора. Зауэр слегка отодвинулся, как бы не находя себе достаточно места, но Трассен продолжает сидеть, развалившись, забросив ногу на ногу. «Есть предложение...» — хочет начать Зауэр. Но его охватывает раздражение, и он невольно смотрит на громадный ботинок Трассена, слегка покачивающийся, как кажется профессору, перед самым его носом. Шнурок от ботинка развязан и болтается. Это еще больше раздражает Зауэра, и он готов отправить своего ассистента снова на поденную расчетную работенку для текущих нужд лаборатории. Однако он берет себя в руки и напоминает себе о том, что в последней статье Трассен обнаружил редкостное мастерство во владении математическим аппаратом. Да и во всех своих расчетах он рассыпает столько новых формул, сколько не сработать и двум порядочным ученым, регулярно печатающим свои работы в «Аннален дер физик».

— Есть предложение, — твердо говорит Зауэр. Секундная стрелка на его часах бежит по циферблату, как дрессированная собака. — Пора обобщить нашу критику теории относительности господина Эйнштейна...

Трассен перестал помахивать ногой. «Наша критика теории относительности»... Конечно, имеется в виду та дурацкая статья самого Зауэра против Эйнштейна, опубликованная еще в 1922 году на Наугеймской дискуссии, когда «немецкий здравый смысл выступил против самоуверенности и авантюризма Эйнштейна». Так именно выразился тогда профессор Зауэр: «...Чуждая честному немецкому естествоиспытателю дерзость господина Эйнштейна...» Зауэр вкладывал в свою профессорскую вежливость всю ненависть и презрение к «самоуверенному выскочке». Впрочем, может быть, это была обыкновенная зависть...

— Пора обобщить, профессор.

Он понимает, что «обобщить» сегодня означает нечто гораздо более опасное, чем в «доисторическом» двадцать втором году. «Обобщить» — это совсем не обязательно изучить. Наоборот. «Обобщить» сегодня — это прежде всего проявить беспощадность, подавить в себе всякие колебания, развязать священный арийский инстинкт, чутьем прийти к абсолютной истине. Трассен наизусть знает эти рассуждения, и ему кажется, что от всего этого несет прокисшим пивом. А от науки не должно пахнуть прокисшим пивом. Она должна пахнуть как-то по-другому. Например, нагревшимся реостатом. Или едким дымком от газоразрядной трубки. А может, и вовсе ничем. Перед Зауэром лежит великолепная логарифмическая линейка с громадным увеличительным стеклом на шкале. Рука Зауэра с обручальным кольцом потянулась за линейкой.

— Беритесь за дело, Трассен. Не теряйте времени, И помните, что здравый рассудок никогда не сможет примириться с теорией Эйнштейна. Надеюсь, что ваши умственные способности, Трассен, устроены достаточно солидно?