Татьяна Гнедина: Беглец с чужим временем

— Скажи спасибо, что нас не вызывали как свидетелей после ареста его сына. — Трассен еще раз взглянул на причудливую башенку виллы. — Ну ладно, хватит! Ужинать!

На кухне уютно и тепло. Пахнет печеньем с корицей, горячими сосисками. Новая кисейная занавесочка, вышитая шашечками, чуть-чуть подрагивает от теплого воздуха над газовой плитой. Трассен разрезал пополам сочную сосиску и, положив рядом с тарелкой «Фелькишер беобахтер», начал читать.

— Ого! Вот это новость для нашего Лео!

Фрау Трассен с опаской взглянула на газету. Она смертельно боялась этого листка с жирными свастиками. Именно в нем появлялись первые наветы на тех людей, которые потом исчезали. Муж считал эту газету своей, и фрау Трассен своего супруга тоже очень боялась.

— Эйнштейн заочно приговорен к смертной казни, — прочел вслух господин Трассен. — Освободим немецкую науку от наглой ереси!

Он отложил газету и с воодушевлением обмакнул сосиску в горчицу.

— Я поговорю с Лео, ведь он физик, — сказал Трассен. — Такой выгодный момент упускать нельзя.

— Какой момент? — осмелилась спросить фрау Трассен.

В ее голове замелькали туманные и тревожные мысли об опасной дружбе ее сына Лео с соседом Раулем Клемпертом, которого год назад посадили. Рауль не раз бывал у Эйнштейна и даже звал с собой Лео...

— Сегодняшний день — это начало научной карьеры нашего сына, — провозгласил Трассен. — Не сделать ее сейчас может только набитый дурак. И запомни, — Трассен повысил голос: Мы никогда — слышишь? — никогда не водили дружбу с Клемпертами! Ясно?

Старик Клемперт был старым немецким поэтом. Он писал классические, прозрачные стихи, и школьники учили их наизусть по затрепанным хрестоматиям. К этому так привыкли, что никто и не предполагал, что сам Клемперт еще жив. Нацисты о нем забыли, и только где-то во вторичной картотеке полицей-президиума значилось, что у арестованного художника Рауля Клемперта есть отец, проживающий на Бисмарк-аллее в районе Груневальда. А между тем хрестоматии продолжали издаваться, оставляя в памяти детей величавые и чувствительные строки о горах Гарца, восходах солнца над Рейном и весеннем цветении тирольских лугов. В одном из маленьких немецких городков, где когда-то бывал Клемперт, сохранялась живописная тропинка среди замшелых камней, которую местные жители называли «тропой поэта».

Таким образом, душе Клемперта не о чем было тревожиться. Она нашла свой путь к немецкому народу. Зато сам Клемперт уже вторую неделю сидел без горячей пищи. Ему нездоровилось, и он не мог выйти из дому, чтобы продать очередную пачку книг. В груди глухо шумело разросшееся сердце, кружилась голова, и сухие кончики пальцев холодели. Он сидел, завернувшись в плед, и читал стихи Рильке.

Дом был наполнен тишиной, и глухая волна отдаленного уличного шума, казалось, доносилась из далеких миров. Рядом с Клемпертом висел дешевенький репродуктор, затянутый чистым мужским носовым платком с серебристыми клетками. Рот радио был наглухо закрыт. Над поэтом висела огромная картина. Это была последняя работа его сына — «Видение будущей войны». Картину следовало бы убрать подальше, но для старика Клемперта она была глубоко связана со смыслом его собственной жизни. Каждый вечер он спускался вниз и часами сидел перед нею, подыскивая слова, которые могли бы выразить ее образы. Она как будто пронзала будущее, уходя в него глубже, чем предполагал сам художник Рауль. Сын Клемперта не был на войне 1914 года, но его картина воплощала и ужасы первой мировой войны и то, что только смутно могли себе представить люди, которых готовили к следующей бойне.

Картина изображала развалины города. Безлюдные улицы прорезали город до самого горизонта. Среди них высились огромные песчаные дюны, выплеснутые из земли взрывами снарядов. Между этими холмами чернели воронки. Остатки домов, расщепленных до основания, были похожи на корни зубов. Над городом неслись самолеты, похожие на снаряды. Таких в 1914 году не было. Серебристые обтекаемые чудовища уходили к солнцу, скрытому за тяжкой пеленой желтого, как песок, тумана.

Композиция картины выросла из десятков набросков, сделанных Раулем Клемпертом с фотографий первой мировой войны. Он переписывал их по многу раз, пока они не становились частью композиции его картины. Рауль работал над ними в то самое время, когда ждал ареста. Эти дни наступали на него, как полицейские. Казалось, кольцо вокруг него стягивается. Еще шаг. Еще минута — и щелкнут наручники на запястьях.