Эрнест Маринин - Свой жанр

- У вас - своя работа, у меня - своя. Мир - не одни больные. Это, в первую очередь, здоровые, обычные люди. Которым не хватает радости и восторга. Я даю им чудо - и они уходят с радостью и восторгом. Вы копите энергию трое суток и потом вылечиваете за день пятерых или там десяток больных...

Саврасов хмыкнул. Десяток? Хорошо, если двоих...

- ...а я, - продолжал Дедичев, - за одно представление даю чудо трем тысячам. Как вы считаете, нужна людям сенситивность? Не как редкостный дар у одиночек, а чтоб у всех? Чтоб каждый умел? Целительство - только одно из возможных применений... Но чтоб каждый умел ощутить другого, как себя! Тютчев недаром говорил: "Мысль изреченная есть ложь"! Мы ведь понимаем других только частично, один скелет мысли, да и то перевираем. А тонкости, второй, третий слой - все пропадает, остается невыраженным... Я пунктиром говорю, но вам ясно, да? Вы-то ведь волну принимаете! Все эмоции доходят, я вижу!

Саврасов кивнул. Он уже давно все понял и видел правоту артиста. А тот продолжал, отбросив сигарету:

- Конечно, я их не учу, но даю хоть раз ощутить. Вы были на представлении, видели. Ведь люди слились! Были как один! На репетиции у меня шар выше пяти метров не идет, а сегодня, а?! И вы думаете, зал не ощущает? Я слежу за ними, когда расходятся, - глаза горят! Взрослые за руку друг друга держат! Не знают ничего, а все равно понимают: они, все вместе, сделали чудо!..

Дедичев вскочил.

- Побывали бы вы на моем месте! Когда зал удачный, я все могу! Сегодня чуть сам за шариком не улетел... Слушайте, а это ведь из-за вас! Вы ведь под конец помогали мне, верно, доктор? Идите ко мне в партнеры! Мы такое сделаем!

Саврасов поднялся, взял со столика шляпу и перчатки. Вздохнул.

- Простите меня. Юрий Петрович. Собственно, я знал, что не выйдет, но попытаться должен был. Вы убедили меня в своей правоте. Да, вы делаете прекрасное дело. Оно свято и необходимо, как любое искусство. И нельзя, конечно, заставить художника вместо картин рисовать таблицы для проверки зрения, а скульптора - лепить гипсовые повязки... Жаль лишь, что мне не удалось доказать вам свою правоту...

Он повернулся и пошел к двери. Остановился на пороге.

- Вот сейчас у меня лежит больной Фомин. Осколок в сердечной сумке. С войны... Осколок неприятный, начал поворачиваться, давит... Сейчас апрель. Раньше июля я за него не возьмусь - не наберу форму. Разомкну ткани, осколок выведу. Но хватит ли сил сомкнуть? И хватит ли у него сил до июля?.. Вчера положили больную... ну, фамилия не важна... по поводу рака матки. Уже четвертый раз - я не умею обнаруживать и ликвидировать метастазы. Ей тридцать семь лет. Мечтает родить... Вы правы: мир - для здоровых. Им нужно давать восторг и радость. А я, когда вижу больного, об этом забываю. Может ли быть в мире восторг и радость, когда человек страдает? Наверное, может, но не для меня. Если я могу лечить людей, как же мне делать что-то другое? - Он вздохнул и добавил скороговоркой: Извините, что побеспокоил. Я искренне сожалею об этом, Юрий Петрович. Прощайте. Кстати, номер у вас чудный...

- Постойте, - тихо отозвался Дедичев. - Подумать дайте...

Он стоял, опершись рукой на стол, опустив голову. Саврасов физически ощущал напряжение - как перед грозой. Наконец Дедичев выговорил:

- Знаете что, дам я вам мазь. Штука хорошая, считайте, вдвое сильней импульс будет. Конечно, к ней привыкнуть надо. Потренируйтесь, на собачках, что ли... не жалейте, я еще пришлю и рецепт дам... - он вытащил из чемодана баночку. - Держите!

- Спасибо, Юрии Петрович. Поклон вам земной. Я понимаю, как много вы даете, - сказал Саврасов стесненным голосом и проглотил комок.

- Да погодите! Скажите лучше: завтра к полудню успеете этих двоих приготовить? Только я давно без практики, да и пациенты неизвестные...

- Успею. Я заеду за вами без четверти. Но скажите: вы хорошо обдумали свое решение?

- Какое решение? Ни черта я не решил! - буркнул Дедичев. - Просто завтра утренника нет, что ж не помочь...

Саврасов молча глядел на него. Да. Можно отказаться от своего дара лечить. Можно. Но это - пока разговор вообще. Пока не появились конкретный Фомин и конкретная Петракова... И, видно, нелегко было этому мальчику оставаться один на один со своей волшебной силой. Вот потому он и не закрыл дверь, бедный мистер Икс...

А Дедичев охватил пальцами лицо, похлопал глазами и вдруг спросил:

- Слушайте! А скажите-ка, доктор... неужели им в тридцать семь еще рожать хочется?

Саврасов вздохнул.

- Вам сколько лет, Юрий Петрович?