Фред Хойл - Андромеда

– Знаете, я вот все думаю, - сказал он спокойно и совсем мирно, без следа былой агрессивности. Я думаю, что мы находимся на грани решающего скачка в физике. Он начал снимать брезентовый тент своего маленького спортивного автомобиля. Джуди зашла с другой стороны.

– Давайте я помогу вам, - предложила она, но Флеминг, казалось, не слышал ее слов.

– В один прекрасный момент мы где-то прорвем границы наших знаний и - ж-жах! - выскочим наружу. Прямо в новые пределы. И это может произойти здесь благодаря вон той штуке, - он запихнул брезент за сиденье. - "Философия начертана на страницах огромной книги, которая всегда открыта нашим взорам. Я говорю о Вселенной". Кто сказал это?

– Черчилль?

– Черчилль! - он расхохотался. - Галилей! "И написана она на языке математики" - вот что сказал Галилей. Не пригодится ли вам для репортеров? Джуди смотрела на него, не зная, как к этому отнестись. Он распахнул дверцу.

– Поехали!

С холма, где была расположена обсерватория, дорога спускалась в одну сторону к Лаи-Каширу, а в другую - к Йоркширу. Они свернули в сторону Йоркшира, поехали по долине, где через каждые несколько миль темнели над речкой высокие старые кирпичные фабрики, и наконец добрались до Болдершоу. Флеминг ехал быстрее, чем следовало бы, и ворчал:

– Они у меня вот где сидят… Да пропади она пропадом, эта церемония открытия, с министром вместе!.. Наш старик потеет над списком почетных гостей, а министерство тем временем собирает все, к чему можно было бы придраться и прицепиться. А ведь на самом деле это обыкновенный инструмент для научных исследований. Но только потому, что он большой и стоит бешеных денег, он становится общественной собственностью! Я не виню старика. Он влип в это дело, надавал обещаний, и теперь ему придется выдавать результаты.

– Ну, а разве их не будет?

– А черт их знает.

– А я думала, что это ваша аппаратура.

– Моя и Денниса Бриджера.

– А где доктор Бриджер?

– Там, на площадке. Надеюсь, он уже занял дорожку. И ждет нас с флягой.

– Но ведь у вас уже есть одна фляга.

– Подумаешь - одна! Здешние места засушливы. Пока машина петляла по темной, извилистой дороге, он рассказывал ей о Бриджере и о себе. Оба они учились в Бирмингемском университете, а затем работали в кавендишских лабораториях. Флеминг был теоретик, а Бриджер - практик, отличный математик и инженер. Бриджер стремился сделать научную карьеру; он собирался выжать из своей темы все что возможно. Флемингу, чистой воды исследователю, было наплевать на все, кроме фактов. Но оба они презирали ту академическую систему, которая их взрастила, и держались вместе. Несколько лет назад Рейнхарт переманил их на строительство нового радиотелескопа. А так как он был, пожалуй, наиболее выдающимся и признанным астрофизиком Запада и, кроме того, прирожденным организатором и собирателем талантов, они пошли к нему без колебаний. Он же всячески поддерживал и ободрял их и по-отечески опекал на длинном и ухабистом пути научного становления. Несмотря на грубоватую манеру рассказа, нетрудно было понять, что Флеминга и старого ученого связывает взаимное доверие и симпатия. Что же касается Бриджера, тот скучал и томился. Он уже сделал здесь свое дело. Ведь они выдали старику, как без ложной скромности, но и без хвастовства сказал Флеминг, лучшую в мире аппаратуру. Флеминг ни о чем не расспрашивал Джуди, а она помалкивала. В баре гостиницы он ждал, пока она сбегает в свой номер, и к тому времени, когда они добрались до площадки, успел изрядно нагрузиться. Кегельбан находился в помещении кинотеатра, залитом неоновым светом и сияющем каскадами огней среди старого и темного фабричного городка. Да и посетители, казалось, собрались сюда из какого-то иного мира, а не с этих мощенных булыжником улиц. В основном это была молодежь. Мелькали джинсы, курточки, коротко остриженные головы и расписанные лозунгами рубашки. Трудно было представить себе этих ребят в кругу семьи - в старых домах на склонах прокопченных йоркширских долин. Их местный выговор заглушался раскатами музыки, грохотом катящихся по деревянным лоткам шаров и стуком падающих кеглей. Лотков было с полдюжины: на одном конце десяток кеглей, на другом - корзинка с шарами, столик для записи очков, скамейка и четверо игроков. Когда пущенный шар попадал в цель, автоматически действующая сетка подымала кегля и возвращала шар к верхнему концу дорожки. В перерывах между бросками, требовавшими определенного внимания и усилий, играющие, казалось, совсем не интересовались происходящим на лотках: они слонялись по залу, болтали и потягивали кока-колу из бутылочек. Все это выглядело куда более по-американски, чем прежде, когда здесь был кинотеатр: казалось, американский образ жизни вырвался с экрана и завладел залом. Впрочем, как сказал Флеминг, все это было "чертовски типично" для нынешнего времени. Они разыскали Бриджера, долговязого, узкоплечего человека примерно одних лет с Флемингом, игравшего с довольно пышной девицей в алой блузке и ярко-желтых брючках в обтяжку. Волосы и бюст девицы были подтянуты кверху, насколько возможно, физиономия раскрашена, как у балерины, а двигалась она, словно голливудская хористка. Но едва девица открыла рот, как уже нельзя было усомниться, что она родилась и выросла в йоркшире. Пустив шар с немалой силой и ловкостью, она подбежала к Бриджеру и повисла на его руке, сунув в рот палец.