Олег Маркеев - Хроники Нового Средневековья

- Посмотрим, - cловно что-то пообещав самому себе прошептал Принц и вышел из кабинета, громко хлопнув дверью.

На утро он объявил войну. Всем соседям сразу.

Народ рванул до пупа рубахи, разорвал гармони, напился вусмерть и устроил массовые шествия в поддержку инициативы Принца. Неделю по городу шатались пьяные резервисты и горланили патриотические песни. Потом все стихло. На западном фронте было без перемен. То же самое на всех остальных северном, южном и восточном. Даже на море ничего не происходило. Полный штиль.

Пришлось заключать перемирие и опять за счет казны устраивать народные гуляния.

И вновь Принц стоял на балконе дворца и смотрел на толпу, пьяно орущую при каждой вспышке фейерверка.

Еще не сносились туфли, в которых он шел за гробом отца, а, казалось, прошла тысяча лет. Он почувствовал себя старым и смертельно уставшим. Ничего не хотелось. Жизнь короля кончилась, едва успев начаться. Оставалось только зачать законного наследника и десяток бастардов и тихо дожидаться смерти.

- Да идите вы все к чертовой матери, ублюдки! - неожиданно для себя заорал принц в зловонную мокрицу толпы, копошащуюся внизу.

В ответ тысячи глоток восторжено взревели:

" Да здравствует Король Вольдемар Второй, ура! У-ра- а -а !"

Грохнули пушки, и небо взорвалось миллиардом горящих звезд.

И тогда, впервые со дня смерти отца, Принц заплакал.

Лилькин палач

Уйдя на покой, Палач превратил поздний ужин в ежедневный ритуал. От поросенка к кролику в молоке, от полудюжины рябчиков к паштету из гусиной печени с трюфелями, и так далее, вплоть до крендельков с маком, доставленных прямо к столу еще теплыми из пекарни матушки Эльзы.

И вино шло своим чередом: пино нуар сменял бургундское, затем наступал черед шато, и под крендельки открывалась бутылка игристого кипрского.

В этот вечер, макая предпоследний кренделек в молодое вино, Палач думал о смерти.

Город отказался от его услуг. В моде был гуманизм и прочая ересь просветителей. В Конвенте и кабаках с пеной у рта доказывали необходимость отмены смертной казни. Добились своего, проголосовали и отменили. Правда, перед голосованием для пущей безнаказанности велели Палачу снести головы Монарху и всей его семье. Палач выполнил свою работу на совесть. Потом вытер меч, плюнул на помост, забрызганный монаршей кровью, и ушел, провожаемый улюлюканьем враз осмелевшей толпы.

Было это лет десять назад. С тех пор смерти в жизни горожан не стало меньше. Как выяснилось, она не подчиняется декретам Конвента. Она все также исправно собирала дань. Просто растеряла весь былой аристократизм и сакральность, стала мерзкой и жалкой, как наводнившие город нищие.

Каждое утро с улиц подбирали трупы, вылавливали в заросших тиной каналах, находили в закоулках городского парка, выгребали кровавое месиво из разгромленных кабаков. Смерть не щадила никого: изуродованных мертвецов выносили из лачуг и роскошных особняков, наспех перестроенных согласно прихотливому вкусу новой знати. Палач специально ходил посмотреть на несколько новоявленных трупов. Даже топорной работой это было сложно назвать. Нынешние любители кромсали, рубили, дробили и пыряли кто как умел. В доброе старое время даже умершие под пытками на дыбе Палача выглядели куда пристойнее.

Печальные мысли прервал стук в дверь. Палач нехотя встал, взял лампу и пошел открывать. Большой охотничий нож остался лежать на столе. Смерти Палач не боялся.

На крыльце стояли четверо. Загомонили все разом. Больше всех старался самый маленький, черный и вертлявый, как бес. Подкручивал тоненькие усики и резко проводил ребром ладони по острому кадыку.

Сначала Палач подумал, что они хотят прикупить вина, не хватило ребятам. Но внимательнее прислушавшись к словам вертлявого, чуть не выронил лампу.

- Повтори. Только не все хором. Пусть говорит этот. - Палач ткнул вертлявого пальцем. Тот покачнулся, расплылся в пьяной улыбке и чуть было не свалился с крыльца. Спас толстяк, вовремя подперев его мощным пузом.

- Желаем, бля, што бы все по закону и понятиям! Как у людей, понял? сказал вертлявый, облизнув губы.

- Дай-ка гляну. - Палач протиснулся между перил и тугим животом толстяка и прошел по тропинке туда, где в темноте белело женское платье.

- Эту суку удавить мало. Но надо все путем, как положено, - сказал самый спокойный из четверки, встав за спиной у Палача. - Вот разрешение от Пахана. Бабок дадим, сколько скажешь...

Но Палач его не слушал. Он, как завороженный, смотрел на тонкую шею девушки. Представил, какая она ломкая и нежная, как стебелек хризантемы, побитый первым осенним заморозком.