Александр Марков - Апсу

Они миновали хутор Три Клена, пересекли неглубокий овраг, проехали яблоневый сад людей из Синего Клена. Теперь дорожка шла вдоль Желтого ручья - самого ручья почти не было видно, но Гил чувствовал знакомый запах серы. Этот ручей начинался в горах и тек через двор Ки-Энду. Вода в нем даже зимой была теплой, и Ки-Энду говорил, что в ней есть какие-то ценные соли, которые он использовал в своей таинственной работе.

Гил увидел, что Ки-Энду, ускакавший довольно далеко вперед, остановился и ждет его.

- Что? - спросил Гил, подъехав.

- Это развилка. Ты уверен, что горело у нас?

- Ну конечно! Ведь они тебя искали. Зачем им Белые Камни?

- Не знаю, мне показалось, что это у вас горит. Ну ладно, поехали.

Они поскакали дальше вдоль ручья, к дому Ки-Энду. Через несколько минут показались смутные очертания дома с высокой крышей, кузницы, нескольких низких сараев и хозяйственных строений. Все было тихо - ни огня, ни запаха дыма, ни людей, ни нидхагов. Подъехав к крыльцу, Ки-Энду спрыгнул на землю и вбежал в дом. Через минуту он вернулся и вскочил в седло.

- Они ничего не видели и не слышали. Это у вас. Быстрей! Две мили от Желтого Ручья до Белых Камней показались Гилу бесконечными. "Опоздаем, думал он. - И все из-за меня!"

Безжалостно пришпоривая лошадей, они подъехали к дому с тыльной стороны. Все деревянные постройки, сараи, помещения для скота горели, по двору метались обезумевшие козы и овцы. Откуда-то выскочил петух с ярко пылавшими перьями, пронесся по двору и упал с хриплым кудахтаньем.

- Заходи справа, Гил! - крикнул Ки-Энду и поскакал через двор к дому. Его конь шарахнулся от бежавшего на него барана, Ки-Энду соскочил на землю и побежал. Гил поскакал направо, пригнувшись к самой шее лошади и пытаясь вытащить застрявший в ножнах меч. Выехав из-за угла, Гил увидел прямо перед собой сгорбленную фигуру нидхага с факелом в руке. Нидхаг ухмылялся, красноватые отблески плясали на его зубах. Он шагнул вперед и ткнул факелом в морду лошади. Та отпрянула, заржала и поднялась на дыбы. Гил не удержался в седле и полетел куда-то в темноту...

Очнувшись, он увидел вдали быстро удаляющиеся силуэты двух всадников и лошади, нагруженной какими-то тюками. У дальнего конца дома стоял Ки-Энду с натянутым луком. Он выстрелил и... безнадежно опустил руки: нидхаги были слишком далеко.

Только сейчас Гил начал осознавать, что между ним и Ки-Энду, на ярко освещенном крыльце, лежит что-то страшное - глаза отказывались увидеть это, а разум - понять. Нетвердой походкой, борясь с подступающей тошнотой, Гил подходил все ближе и ближе к крыльцу.

Там, на ступеньках, раскинув руки, лежало обезглавленное тело его отца...

Гил проснулся в своей комнате от того, что солнце, поднявшееся над горами, било ему прямо в глаза. Он лежал на спине, наслаждаясь покоем и тишиной, но смутное, давящее ощущение пережитого ужаса и горя уже шевелилось в дальних тайниках подсознания. Гил рассматривал картину, висящую перед ним. Его отец, Конгал, прекрасный художник, больше всего гордился именно этой картиной. Гил еще мальчиком настоял на том, чтобы ее повесили в его комнате. Картина называлась "Кулайн ведет дэвов и людей в битву за Ойтру". Как говорили сведущие люди - а их немало приезжало в Белые Камни взглянуть на картину, - это было одно из самых удачных изображений дэва, созданных человеческой рукой...

Равнина, залитая багровыми лучами заходящего солнца, простиралась до горизонта. Вдали был виден город - зубчатые стены и белые башни, высокие дворцы с золотой сверкающей кровлей - древняя Ойтра. Посреди города, подавляя его и прижимая к земле, высилась громадная черная ступенчатая пирамида - магдел. "Дэвов и людей" на картине не было - они подразумевались вне полотна, на месте зрителей. В центре был изображен дэв на белом коне, в сверкающих доспехах. Конь смотрел на город, туда же указывала рука всадника, а лицо его было повернуло к людям, которых он звал в бой. Это и было главное в картине - лицо Кулайна. Оно было прекрасно, но в этой красоте было что-то неземное - она не принадлежала этому миру. В лице Кулайна была едва уловимая грусть, словно он навсегда утратил что-то безмерно любимое. Никто из людей, видевших дэвов, не мог описать их лица - так было и с картиной. Какого цвета глаза Кулайна? Никакого - и всех сразу, цвета переливались, сменяя друг друга, и в то же время - не менялись; глаза эти смотрели из вечности, и в них было все - глубокая мудрость и тайная боль, гнев и прощение, смирение и гордость, и надо всем, поверх всего - Любовь. Казалось, она заполняла весь мир, и небо и земля воспламенялись ею, и человек отступал, ослепленный и плачущий, и отводил взгляд.