Журнал «Если» - «Если», 1998 № 06

После девяти часов за речку потянулся народ. Все знали, что купец Жбанков собрался лететь, и каждый желал увидать это своими глазами. Издали людишки, окружившие «Князя Серебряного», походили на копошащиеся точки, и всякую минуту их число росло, пополняясь от дорог-ручейков.

Полдесятого заехал Меринов. Жбанков распрощался с семейством. Когда они подкатили на коляске к кораблю, народу было, как на ярмарке. Не хватало только каруселей и петрушек с дудками. Кроме стариков и мальчишек, можно было заметить и людей солидных, дворян, чиновников. Поговаривали, что даже сам градоначальник будет следить за отлетом из окна своего дома.

Не успел Жбанков соскочить с подножки, как к нему направился учитель Семенюка, который поздоровался и затеял разговор:

— Осмелюсь спросить, не будете ли в научных целях делать дагерротипы?

— Разберемся, — неопределенно ответил Меринов.

— Рекомендую также взять с собой в дорогу аппарат для съемки синематографических лент, — продолжал учитель.

Жбанков ответил невнятным бормотанием, и учитель отстал. Купец чувствовал себя неважно, отчего-то его мелко трясло, в груди то и дело противно холодило. А сотни обращенных к нему взглядов делали самочувствие и вовсе невыносимым.

— Пойду проверю, все ли на месте, — сказал Меринов и оставил купца одного.

Вслед за инженером последовал кучер, затаскивая в снаряд багаж. Купец глянул ему в спину, и ему вдруг стало обидно, что какой-то кучер заходит вперед него.

Конечно, Петр Алексеевич был в снаряде и раньше, еще в разгаре строительства. Внутреннюю обстановку и расположение комнат он нашел вполне удовлетворительной и даже начал прикидывать, где быть гостиной, где кухне, где людской. Однако господин Циолковский в тот раз прогнал его.

После молебна приблизился полицмейстер, крутанул ус и внимательно оглядел корабль.

— На порохе полетите? — прищурился он.

— Никак нет, — ответил купец раздраженно, про себя подумав: «На курином помете!» — На керосине особом и на жидком воздухе.

— Я так и знал, что на керосине, — сказал полицмейстер. — Пойду велю пожарную команду позвать. Как бы сено не загорелось.

Подходили еще люди, что-то спрашивали, участливо заглядывали в глаза, трясли руку. Жбанков видел их, словно в тумане, и отвечал часто невпопад.

Вернулся инженер.

— Все готово, — сказал он. — Можно лететь!

— А что, — спросил Жбанков, — сам Константин Эдуардович не будет наблюдать?

— Его к губернатору вызвали, — услужливо сказал кто-то из присутствующих. — Губернатор тоже, говорят, хочет к планидам лететь…

Жбанков нахмурился. Хитер губернатор, мало, что в долю вошел, хочет свое дело затеять! Вовремя, ох, вовремя купец летит…

В последний момент откуда-то выскочил помещик Дрожин.

— Петр Алексеевич, душа моя, думал уж не успею! — воскликнул он, сжимая купца в объятиях. — Лошадей едва не загнал.

— Да что ты право! — рассердился Жбанков. — Чай не на войну провожаешь!

— Ты, Петр Алексеевич, как полетишь, то про себя думай, что я загадал для нас бутылочку наливки, своей, вишневой. Как вернешься — нарочно для тебя достану, и мы ее с тобой порешим. Верно?

Тут уж растроганный Жбанков сам приобнял его, задержался на миг, хлопая по плечу, а после перекрестился и шагнул в темный провал, зиявший на боку «Князя Серебряного». Тотчас Степан громко захлопнул за ним железную дверцу, накрепко закрутил запорное колесо.

В полутьме, хватаясь за холодные скобы, Жбанков взобрался к своей каюте, где ему надлежало пребывать до конца путешествия. Багаж уже был здесь.

— Ты, барин, сразу ложись на лавку и лежи там, пока не позовут, — сказал Степан хриплым басом. — А мы уж не посрамим.

Жбанков нащупал в полутьме широкую койку, обитую мягкими кожаными подушками, и завалился на нее вместе с сапогами. Пахло, как в кузнечной мастерской, и к тому же доносился звон и лязг, словно поблизости катали стальные болванки. Между ударами купец прослышал какой-то визг, похожий на плач бездомного щеночка. Потом понял — за стеной скулит Гаврюха. Его тоже оставили одного в железном узилище.

А через минуту Петр Алексеевич перестал слышать и звон, и Гаврюхины стенания, потому что в снаряде заурчали насосные машины.

Все задрожало. Послышалось сперва негромкое шипение, которое быстро переросло в такой рев, что казалось, сама Земля разлетается на куски. Снаряд уже не дрожал, а трясся всей своей громадой, а рев все нарастал и крепчал. Жбанков вдруг почувствовал, что сейчас умрет. Груди стало тяжело, словно на нее насыпали сажень земли, уши заложило, уже казалось, что ревут трубы иерихонские и вопят черти. Тут Петр Алексеевич сам проклял себя, что законопатился в этой железной могиле и себе, и людям на погибель…