Джордж Мартин: Злоцветы

Моргана начала развязывать шарф, которым окутала шею Шон. Камешки стали совсем черными и страшными.

- Нет, Шон Карин, - сказала она спокойно, - мы не мертвые. Живи здесь со мной, дитя, и ты никогда не умрешь. Вот увидишь. - Она сдернула шарф и стала развязывать шнурки личной маски, стащила ее с головы девушки и небрежно швырнула на пол. - Ты красива, Шон. А впрочем, ты всегда была красива. Я помню, пусть и прошло столько лет.

- Я не красива, - возразила Шон. - Я не закаленная, слишком слабая, и Крег говорит, что я тощая, и лицо у меня худое. Я не...

Моргана прикосновением губ заставила ее умолкнуть, а затем расстегнула застежку, и потрепанный плащ Лейна соскользнул с ее плеч. За ним - ее собственный плащ, а пальцы Морганы взялись за шнурки куртки.

- Нет! - сказал Шон, отпрянув. Ее спина прижалась к огромному окну, и она ощутила тяжесть страшной тьмы. - Я не могу, Моргана. Я - карин, а ты не член семьи. Я не могу.

- Сбор! - прошептала Моргана. - Притворись, будто сейчас Сбор. Ты всегда бывала моей возлюбленной на Сборах.

У Шон пересохло во рту.

- Но сейчас же не Сбор, - возразила она. Ей довелось побывать на одном Сборе возле моря, где сорок семей собрались для обмена товарами, новостями и любовью. Но это было до ее крови, а потому никто ее не взял: она была неприкосновенна, так как еще не стала женщиной. - Это не Сбор! - повторила она почти со слезами.

Моргана хихикнула.

- Очень хорошо. Я не карин, но я Моргана, полная чар. Я могу сотворить Сбор. - Мелькая босыми ногами, она пробежала через комнату и вновь прижала кольца к доске, поворачивая их так и эдак непонятным образом. Затем она воскликнула:

- Взгляни! Обернись и взгляни!

Шон растерянно обернулась к окну.

Под двойным солнцем разгар лета зеленел светлый мир. Ладьи неторопливо скользили по течению реки, и Шон увидела, как слепящее отражение двойного солнца колышется и качается у них за кормой, точно шары мягкого желтого масла, катящиеся по голубизне. Даже небо выглядело ласковым и маслянистым; белые облака плыли, как величавые парусники семьи Крайен, и нигде не было видно ни единой звезды. Дальний берег был усеян домами - и маленькими, точно придорожные приюты, и башнями, больше Каринхолла, высокими и гладкими, как отполированные ветром скалы Изломанных гор. И тут, и там, и повсюду были люди - гибкие, смуглые, незнакомые Шон, и люди из семей, все вперемешку. Каменное поле было свободно от льда и снега, но на нем везде стояли металлические здания, одни больше Морганхолла, другие (таких было большинство) меньше, все со своими отличительными знаками, все словно присевшие на трех ногах. Между ними располагались шатры и ларьки семей со своими значками и знаменами. И коврики, яркие пестрые коврики любовников. Шон увидела совокупляющихся и почувствовала на плече легкое прикосновение руки Морганы.

- Ты знаешь, что ты сейчас видишь, дитя Карина? - шепнула Моргана.

Шон обернулась к ней с изумлением и страхом в глазах?

- Это Сбор.

Моргана улыбнулась.

- Вот видишь, - сказала она. - Это Сбор, и я выбираю тебя. Отпразднуй со мной. - Ее пальцы соскользнули на пряжку пояса Шон, и Шон не сопротивлялась.

В металлических стенах Морганхолла времена года превращались в часы, превращались в десятилетия, превращались в дни, превращались в месяцы, превращались в недели, снова становились временами года. Время утратило смысл. Когда Шон проснулась на пушистом меху, который Моргана расстелила у окна, разгар лета уже сменился глубокозимьем, а семьи, ладьи и Сбор исчезли. Заря занялась раньше положенного, и Моргана как будто была раздосадована и потому сотворила вечерние сумерки, пору замерзания, несущего зловещий холод, а там, где мерцали звезды солнечного восхода, теперь по медному небу бежали серые тучи. Они ели, а мель сменялась чернотой. Моргана подала грибы, и хрустящую зелень, темный хлеб, сдобренный медом и маслом, чай из душистых трав со сливками и толстые ломтики сырого мяса, плавающие в крови. На заедки был сладкий снег с орехами и в заключение горячий напиток из девяти слоев, разного цвета и вкуса, в высоких кубках из невозможно тонкого кристалла, и от него у Шон заболела голова. И она заплакала, потому что пища казалась совсем настоящей и очень хорошей, но она боялась, что умрет с голоду, если будет есть ее Моргана засмеялась, вдруг ушла и вернулась с валяными кожистыми полосками вампирьего мяса, и сказала, что Шон может спрятать его в своем тюке и жевать, когда проголодается.

Шон хранила мясо долгое время, но ни разу не откусила ни кусочка.