Пол Андерсон - Этап

Он криво улыбнулся.

— О, ради бога, я тоже с этой планеты… И все же… и все же небо чудовищно безгранично и непостижимо. Не изменится ля человек, вышедший к звездам? Не изменится ли Земля?

— Продолжайте. Вы знаете, я люблю фантазировать.

Майклс смотрел в ночь, будто не слыша меня, и вдруг резко повернулся и осушил бокал.

— Хорошо, — произнес он внезапно хриплым голосом, и акцент прозвучал как никогда сильно. — Тогда я расскажу вам сказку. Это мрачная сказка, ледяная; советую вам не принимать ее близко к сердцу.

Я затянулся замечательной сигарой из его коробки и приготовился слушать.

В наступившей тишине он сцепил за спиной руки и, опустив голову, несколько раз прошелся у окна, потом наполнил бокал и сел рядом со мной. Его глаза смотрели на картину — угрюмое тяжелое переплетение красок, — которую никто кроме него, не любил. Казалось, она придала ему уверенности, потому что он наконец решился.

— В далеком-далеком будущем существует некая цивилизация. Не стану вам ее описывать, это бесполезно. Представьте, что вы попали во времена строителей египетских пирамид: попробуйте рассказать им про вот этот город. Дело даже не в том, что они вам не поверят; конечно, не поверят, но не это главное. Они вас просто не поймут. Весь ваш рассказ покажется им бессмыслицей. А жизнь наших современников, их работа, мысли и верования окажутся для них еще более непостижимы, чем эти огни, небоскребы и машины. Разве нет? И если я начну вам описывать великую энергетику будущего, генетические изменения, условные войны и говорящие камни, вы можете чувствовать все, что угодно, но вы не поймете.

Поэтому прошу вас лишь вообразить себе, сколько миллионов раз обернулась Земля вокруг Солнца после нашей смерти; как тщательно мы погребены и забыты. И еще представьте, что эта цивилизация мыслит так чуждо для нашей логики и наших законов, что открыла средства путешествия во времени. Но хоть каждый обитатель, каждый средний образованный житель смутно знает, что в незапамятные времена какие-то полудикари однажды впервые расщепили атом, — лишь один или двое действительно были здесь, ходили среди нас и изучали. Ровно никому нет до нас дела, точно так же, как вас не волнует период ранней Месопотамии. Вы понимаете?

Его взгляд упал на бокал в руке, и он поднял его перед собой, словно вещее зеркало. Напряжение росло. Наконец я произнес:

— Хорошо, я принимаю вашу предпосылку. А путешественники во времени, очевидно, невидимы и никак не вмешиваются в наши дела — боятся изменить прошлое.

— О, такой опасности нет. А много бы они узнали, начни кричать о своем происхождении? Представьте.

Я рассмеялся.

Майклс бросил на меня испытующий взгляд.

— Как по-вашему, какую пользу можно извлечь из путешествия во времени — кроме научного интереса?

— Что ж, вероятно, предметы искусства или природные ископаемые, — предположил я. — Вернуться в эпоху динозавров и утащить всю руду, прежде чем до нее добрался человек.

Он покачал головой.

— Подумайте еще. В конце концов, сколько нужно предметов старины? Сколько нам нужно наскальных рисунков? Так, несколько образцов для музеев — если здесь можно употребить слово «музей». Говорю вам, они не похожи на нас. Что касается природных ископаемых… В них давно не нуждаются.

Майклс на миг замолчал.

— Можете придумать более изощренное наказание для преступника, чем ссылка в прошлое?

— Я полагаю, они выше мести. Даже сейчас, в наше время, мы осознаем тщетность…

— Вы уверены? — тихо спросил он. — Бок о бок с нашей просвещенной пенологией разве не растет преступность? Вы вот недавно удивлялись, как осмеливаюсь я бродить в одиночестве по ночным улицам… Более того, наказание очищает общество. Там, в будущем, вам бы объяснили, что публичные казни уменьшали уровень преступности. Что еще важнее, подобные зрелища вызвали в восемнадцатом веке рождение гуманизма. — Он иронично усмехнулся. — Так, по крайней мере, говорят в будущем. Сейчас нас не интересует, правы они или всего лишь пытаются оправдать свои недостатки. Вам просто надо допустить, что за тяжкое преступление ссылают в прошлое.

— Довольно нелюбезно по отношению к прошлому, — заметил я.

— Да нет. Хотя бы потому, что все, что должно случиться, уже случилось… Учтите, на обычных злоумышленников столько усилий не тратят. Нужно совершить действительно редкое и кошмарное преступление… А, как известно, в каждую эпоху существовало свое представление о тягчайшем преступлении. Убийство, бандитизм, работорговля, государственная измена, ересь, торговля наркотиками, патриотизм — все они в одни века влекли высшую меру наказания, в другие рассматривались как легкое правонарушение, а порой и вызывали восхищение. Вспомните!