Юрий Петухов: Журнал «Приключения, Фантастика» 3 ' 96

Гуг Хлодрик обеими ладонями пригладил взмокший седой ежик на своей массивной голове, набычился, в последний раз взмахнул руками, сжав до хруста кулаки. И обмяк, поглядел на всех тихим, совсем не буйным взглядом, словно навсегда прощаясь со своим собственным прозвищем. Потом подошел к однорукому, так и не отрастившему утерянной конечности Дилу Бронксу, обнял его, трижды прижался щекой к щекам постаревшего и унылого негра, которого всего несколько лет назад во Вселенной все братки-десантники величали Неунывающим Дилом. Потом молча расцеловался с Иннокентием Булыгиным. Потрепал взъерошенного Хара по кудлато-облезлой голове. Заглянул в бельмастые глаза карлика Цая, потянулся к нему… но наследный император и беглый каторжник отшатнулся, не дал себя обнять. Зато Ливадия Бэкфайер, заплаканная и жалкая, сама подбежала к Гугу, утонула в его медвежьих объятиях.

— Прошу прощения, коли кого обидел в жизни, — прохрипел Гуг Хлодрик, — и вам всем грехи ваши отпускаю. Короче, давай, братва, все по местам — перед смертью не надышишься. Мы последние остались. Нам срамиться нельзя. Умрем с честью!

Гуг был непривычен к высоким словесам. В довершение он просто махнул рукой. И все его поняли. Погибать, так с музыкой. Как бы там ни сложилось, первый натиск отразит сам «большой мозг» «Святогора», системы сработают. Можно было бы и на прорыв рвануть… да время покажет. Гибельная сфера потихоньку сжималась — медленно, страшно, неотвратимо.

— Ливочка, — прошептал Гуг, — ты тоже надень скаф, на всякий случай.

— Но я не буду выходить наружу! — воскликнула мулатка.

— Мы тоже не будем, — пояснил ей Гуг, еле сдерживая себя, чтобы не разрыдаться подобно своей возлюбленной, — но они могут зайти сюда.

— Они?!

Гуг кивнул.

А перед глазами у Бронкса снова встало бледное, искаженное мукой лицо его Таёки. Он знал, что делают трехглазые, когда «заходят» на земные корабли и станции, слишком хорошо знал. Дил Бронкс был готов к последнему, смертному бою. Он ждал этого гибельного сражения, он давно уже мечтал о нем, грезил им.

Иннокентий Булыгин еще с утра надел чистое белье. Каждый день он встречал как последний. Умирать теперь ему не очень хотелось, не все счеты были сведены. Да ничего не поделаешь, надо! Кеша проверял оружие, знал, что коли не сгорит в пламени, придется идти в рукопашную. Что ж, не привыкать!

Оборотень Хар полагался на волю случая и верил, что всемогущая Фриада не оставит его, а убьют, значит, так тому и быть, королева пришлет другого, трогги никогда не сдадутся на милость победителя.

Один Цай стоял посреди рубки корявой, уродливой колодой — будто не живое и разумное существо, а пень какой-то. Цай не обижался на Гуга Хлодрика Буйного, тот его ругал прежде и не так. Цай вспоминал свою Умагангу. Не к добру были такие вот воспоминания, ох, не к добру, но разве сердцу прикажешь!

Вышел он из прострации, когда все сидели по местам, готовились к бою, выжидали, с чего начнет противник. Боевые шары, за исключением двух запасных, были подняты по тревоге и висели по бокам от «Святогора» малой защитной сферой, круговым слоем обороны. Первые залпы им предстояло принять на себя.

Цай подошел вплотную к обзорникам. И уставился не на уродов, грозящих погибелью, а в самый конец длиннющей платформы «Святогора», туда, где застило свет звезд черное непроницаемое пятно.

Цай знал, что будет делать. Он тоже имел право на риск. И он уже не думал о тюльпанах и заброшенной планетенке в глуши.

— Ну чего ты стоишь?! — выкрикнул из своего кресла Гуг.

— В ногах правды нету, малыш!

— Правды ни в чем нет! — отрезал Цай ван Дау машинально. И медленно пошел к серой переборке, к люкам трубоводов корабля.

— Куда ты?!

— Прощайте, — еле слышно просипел карлик.

— Да мы уже распрощались, — отозвался Дил Бронкс, — у тебя позднее зажигание, Цай! Живей облачайся в скаф. Похоже, дело начинается… — Дила захватывал азарт, его тянуло в гибельный водоворот, и он уже переставал реагировать на окружающее.

— Прощайте! — еще раз прошептал Цай ван Дау.

И юркнул в открывшуюся перед ним дверцу.

Через полторы минуты он был внутри своего «черного сгустка» и сидел под огромным черным колпаком в той самой каюте, куда его не пускали козломордый и его холуи. Сотни раз он вспоминал об этом колпаке, мучительно размышлял о его предназначении… и боялся, всегда боялся доводить мысль до конца — страх, непонятный, леденящий страх сковывал его измученное, измочаленное сердце — страх перед Небытием, и не просто перед неминуемой для любого живого существа смертью, но страх перед той Черной Пропастью, бездонней которой нет, страх перед Черным Океаном вечного безмолвия, страх перед адскими глубинами, откуда и всплыл во Вселенную людей этот сгусток мрака, страх пред самой преисподней. Она могла все… она могла втянуть в себя не одну вселенную не один мир, втянуть безвозвратно, она и готовилась к этому, к поглощению еще светлых миров, она и впустила в миры людей это черное пятно, чтобы… нет! Цай ничего не знал и не мог знать о намерениях потусторонних сил, они творили свое зло во мраке и тайне.