Юрий Петухов - Журнал «Приключения, Фантастика» 2 ' 95

— Мы, русичи, — дажьбожьи внуки, а ты — его дочь, денница, полуденная звезда. Двенадцать лет ты исправно служила своему отцу, поддерживая по ночам огонь в его очаге, и Дажьбог был милостив к своим внукам. Служба твоя кончилась. Этой ночью — самой короткой в году — ты изменишь ему, став женой Месяца. — Кудесник потрогал чашу: горяча ли? — Через жизнь каждой женщины проходят двенадцать мужчин. Каждый забирает частичку ее души — кто больше, кто меньше. После них женщине уже нечего отдавать, души у нее нет. Нечего отдавать — нечем любить, нечем любить — незачем жить.

— Он снова потрогал чашу и решил, что недостаточно остыла.

— Дажьбог ревнив, не прощает дочерям измену с Месяцем. Разгневавшись, он перестанет помогать своим внукам: зной испепелит злаки и травы, высушит реки и озера — наступят глад и мор. В такой несчастный год умерли твои родители, братья и сестры. Чтобы не случилось беды с русичами, поутру ты предстанешь перед очами Дажьбога и искупишь грехи, свои и всего племени.

Кудесник двумя руками поднял чашу. Пунцовое варево как бы трепетало, переливаясь оттенками красного цвета, отчего казалось живым — душой, только что вырванной из человеческой груди.

— Любовный напиток. Он малое сделает большим, а важное — суетой, — сказал старец, передавая чашу. — Пей зараз до дна.

Денница поднесла чашу к губам, вдохнула трепещущими ноздрями сладкий дурман. Крупная дрожь пробежала по телу девушки, руки затряслись, едва не расплескав напиток.

Кудесник напрягся, сжал руки в кулаки, глаза исчезли под нахмуренными бровями.

Денница уняла дрожь в теле и плавными движениями, как сонная, припала к чаше. Первый глоток дался тяжело — горяч ли был напиток или горек? — она справилась с собой, глотнула во второй раз, в третий. Лицо ее начало наливаться пунцовым румянцем. Выпив чуть меньше половины, денница поперхнулась. Пунцовая капля вытекла из уголка рта, пробежала по подбородку, спрыгнула на грудь, которая, казалось, набухла еще больше и закаменела.

Кудесник испуганно дернул головой, впился взглядом в каплю, будто надеялся остановить ее. Капля, уменьшаясь, добралась до пупка и спряталась там. Старец подождал немного, убедился, что не вытечет и не упадет на землю, облегченно вздохнул.

— И эта… — глухо буркнул он и подстегнул денницу злым взглядом.

Девушка быстро допила чашу и передала ее старцу. На покрасневших и будто припухших губах денницы играла улыбка, сочная, сучья, щеки полыхали от румянца, а глаза казались двумя темно-синими кусочками весеннего грозового неба. Когда ее пальцы ненароком дотронулись До руки старика, она одернула их и впервые посмотрела на него, как на мужчину.

Кудесник поднял чашу на уровень ее глаз, точно загораживался от них, и резким движением разломил пополам. Обе половинки были брошены в очаг, где занялись синевато-зеленым пламенем, а по пещере растекся острый, возбуждающий запах.

— Помни, — слабеющим, но все еще строгим голосом молвил кудесник, — ночь эта коротка и бездонна, как любовь, а там, — показал он скрюченным пальцем на выход из пещеры, — смерть, черная или белая, долгая или легкая. — Помолчав немного, будто собирал силы, чтобы произнести последние слова, приказал: — Ложись и жди.

Денница, широко расставляя ноги, приблизилась слабой, больной походкой к ложу, оглянулась. В пещере никого больше не было. Она села на ложе — и застонала томно: прикосновение ягодиц и бедер к мягкому, ласковому меху оказалось необычайно приятным. Закусив нижнюю губу и плотно смежив веки, она, вздрагивая от наслаждения, легла навзничь. Деннице показалось, что чувствует, как от очага катятся волны тепла, каждая следующая — теплее предыдущей, словно пламя разрастается ввысь и вширь, запахло гарью, послышались мужские голоса, пьяные и злые, и звон оружия…

…горело где-то рядом, соседний, наверное, дом, оттуда и голоса доносились. Никто не ожидал нападения среди бела дня, большая часть селян была в поле, а те, кто, как она, остались присматривать за домом, не успели убежать в лес. Она, двенадцатилетняя девочка, залезла под лавку и накрылась старым рядном, тревожно прислушиваясь к голосам, доносившимся со двора.

— Моя! — крикнул молодой мужчина, и ступеньки крыльца заскрипели под тяжестью его шагов.

Сильный удар распахнул входную дверь, жалобно заскрипели петли, в сенях загрохотал, покатившись, пустой бочонок Свистнул меч, легко переполовинив полог из волчьих шкур, и со стуком вонзился в притолоку. Мужчина перешел из сеней в горницу, поддел ногой скамеечку, которая с шумом покатилась к лавке и остановилась в полусажени от нее. Зазвенело железо о железо — сбили замок с сундука, стукнулась крышка о стену, с тихим шорохом начала падать на пол одежда, штуки полотна.