Александр Иволгин - Рукопись Джуанело Турриано

Самым большим моим инженерным достижением было строительство больших насосов для подачи воды из Тахо в толедский Альказар, которое по указу короля я начал в 1564 и закончил в 1570 году, затратив 8 400 769 мараведис. Машина поднимала воду из реки в Толедо на высоту 110 кастильских вар (около 90 метров. — А.И.).

Работой машины все восхищались. Скульптор Беррукете высек мой бюст из белого мрамора, в мою честь выбили медаль с надписью «Virtus nunquam quiescat» (смысл фразы: «Сила великого разума никогда не может бездействовать». — А.И.), в Эскуриале повесили мой портрет, писанный маслом, однорукий начинающий литератор Мигель де Сервантес Сааведра воспел мои труды в изящной новелле.

Но не только невежды, но и самые искусные инженеры не смогли понять ее устройство, ибо я тайно использовал в машине законы сил притяжения планеты, открытые мне Гостями с Ближней Звезды. Эту тайну я доверил только младшему сыну, и она умрет вместе с ним, если в зрелости лет он не найдет достойного восприемника.

В эти времена я достиг многого и был счастлив в кругу моей большой семьи, жившей хотя и скромно, но в достатке, радостно и дружно. И вот, когда работы в Альказаре были в разгаре и мне нужно было из старой столицы Толедо приехать в новую — Мадрид к своей семье, меня сразили страшные события.

Бесчестный проходимец, неотразимый красавчик и дуэлянт предерзкий, бездушная, бессердечная тварь — дон Гуан убил на дуэли моего старшего сына, вступившегося за честь нашей семьи.

Что мог сделать я, уже старый человек? Горе, как ненасытный вампир, терзало мою душу и сердце, слезы безвольно лились из красных, опухших очей, не смежавшихся даже ночами. Денно и нощно думал я, как отметить и остановить злодеяния этого негодяя из негодяев.

Работы в Толедо стали идти без моего присмотра, а я сутками напролет в своей лаборатории в Мадриде создавал самую совершенную машину, которая когда-либо была задумана мною. В этого «Деревянного человека» я вложил всю известную мне мудрость Ближней Звезды: «Человек» ходил, используя притяжение Земли, голова, руки, шея, корпус приводились в самостоятельное движение родниками силы и mobiles (источниками питания и двигателями? — А.И.). «Человек» должен был уметь все делать и даже слушаться моей воли на расстоянии без заранее рассчитанной последовательности его движений. Для этого служили тонкие механизмы, которые я расположил на своем поясе в виде пряжки и украшений. Каждый из них можно было бы назвать камертоном, ибо они отзывались на свою ноту, звучащую в другом камертоне. Но они не были такими, какими пользуются музыканты, а более тонкими и более сложными, ибо можно создать их чувствительными и к звуку, и к свету, и к запаху, и даже к таким эманациям, которые человеком не воспринимаются. Объяснить их устройство, если бы я имел на это право, моим современникам было бы немыслимо: вам же, моим далеким потомкам, все будет ясно и без моих пояснений. Чтобы к этому не возвращаться, поведаю вам, что я должен был хранить эти тайны не только ради личной безопасности, но и ради многих народов и их истории; упаси Бог, если бы эти тайны попали в руки фанатиков, изуверов, стяжателей, работорговцев и тиранов…

Чтобы не навлекать подозрений, все работы, кроме тонких, я делал открыто, и даже когда «Человек» был готов, я его повез в Толедо. Он так часто шагал со мной к строящимся насосам, что эту улицу толедцы назвали улицей «Статуи», или «Деревянного человека». Если у меня спрашивали, как он движется, то я серьезно, но со скрытым лукавством объяснял, что это автомат, начиненный часами и он ходит, мол, так же, как из хороших часов выскакивает кукушка, возвещающая время. Понятно, что всего его искусства я никому никогда не показывал.

Когда «Человек» был доведен до полного совершенства и силы (он мог двумя руками, как соломинку, сгибать в петлю железный прут), я долго и скрытно наводил справки о местонахождении ненавистного дона Гуана.

Однажды я в задумчивости сидел в Антоньевом монастыре у могилы своего незабвенного сына, когда заметил двух гидальго, которые остановились неподалеку у могильной статуи убитого дон Гуаном командора Мадрида.

Не замечая меня, они вели разговор, который заставил бешено забиться мое сердце: один из них был негодяй дон Гуан. Сей убийца, доподлинно зная, что красавица дона Анна почти ежедневно приходит на могилу мужа, похвалялся своему дружку: он-де намерен наведываться сюда и бьется об заклад, что вскоре соблазнит несчастную вдову.