Грэхэм Мастертон - Пария

Он поддакнул.

- Я опоздал. Я хотел прийти на аукцион около трех. Мне сказали, что картину не выставят на продажу до трех часов. Поэтому я подумал, что у меня еще много времени. Но я как-то забылся. Моя знакомая недавно открыла салон моды на площади Ист-Индиа, я пошел ей помочь, ну, так все и вышло. Я опоздал.

Я пошел дальше.

- Значит, вам приказали купить эту картину для архивов Музея Пибоди?

- Вот именно. Это исключительно интересная картина.

- Ну, тогда я очень рад, - заявил я. - Я купил ее только потому, что на ней изображен мой дом. Всего за пятьдесят долларов.

- Вы купили ее за пятьдесят долларов?

- Вы же слышали.

- Знаете ли вы, что она стоит много больше? Пятьдесят долларов - это просто настоящая кража.

- В таком случае, я тем более рад. Я коммерсант, как вам известно. Я занимаюсь торговлей, чтобы заработать на жизнь. Если я могу купить что-то за пятьдесят долларов, а потом продать это долларов за двести, то это и есть мой хлеб.

- Мистер Трентон, - сказал Эдвард Уордвелл, когда мы сворачивали с площади Холок на улицу Гедни. - Эта картина имеет исключительную ценность. Она на самом деле необычна.

- Великолепно.

- Мистер Трентон, я дам вам за эту картину двести пятьдесят долларов. Сразу, из рук в руки, наличными.

Я остановился и уставился на него.

- Двести пятьдесят долларов наличными? За эту картину?

- Ну, округлим сумму до трехсот долларов.

- Почему эта картина так чертовски важна? - спросил я. - Ведь этого всего лишь весьма посредственная акварель с видом побережья Грейнитхед? Ведь неизвестно даже, кто ее нарисовал.

Эдвард Уордвелл упер руки в бока, глубоко вздохнул и надул щеки, будто разъяренный отец, пытающийся что-то объяснить инфантильному тупому сыну.

- Мистер Трентон, - заявил он. - Ценность этой картины в том, что она представляет вид Салемского залива, который в те времена не воплотил ни один художник. Она восполнит пробелы в топографии этих мест, поможет нам установить, где стояли определенные здания, где росли деревья, как точно проходили дороги. Знаю, что произведением искусства эту картину не назовешь, но я успел заметить, что она необычайно точно передает подробности пейзажа. А именно это - самое важное для Музея.

Я на минуту задумался, а потом сказал:

- Я не продам ее. Пока. Пока не узнаю, в чем здесь дело.

Я перешел на другую сторону улицы Гедни. Эдвард Уордвелл попробовал меня догнать, но проезжавшее такси гневно просигналило ему.

- Мистер Трентон! - закричал он, отскакивая перед капотом автобуса. Подождите меня! Вы, наверно, не поняли!

- Возможно, не захотел понять, - буркнул я в ответ.

Эдвард Уордвелл, задыхаясь, догнал меня и шел рядом, время от времени поглядывая на пакет с картиной с такой миной, будто хотел его у меня вырвать.

- Мистер Трентон, если я вернусь в Музей Пибоди с пустыми руками, меня выгонят с работы.

- Пусть выгоняют. От души сочувствую, но не надо было опаздывать на аукцион. Если бы вы пришли вовремя, то вы получили бы эту картину. Теперь же картина моя, и пока я не имею желания продавать ее. Особенно, извините, на улице, и в такую погоду, как сейчас.

Эдвард Уордвелл провел пальцами по всклокоченным волосам, отчего его прическа еще больше стала напоминать индейский головной убор из торчащих во все стороны перьев.

- Извините, - сказал он. - Я не хотел быть назойливым. Просто эта картина очень важна для музея. Понимаете, очень важна по архивным соображениям.

Мне стало почти жаль его. Но Джейн постоянно вколачивала мне в голову, что в торговле антиквариатом существует единственный принцип, который нельзя нарушать ни при каких обстоятельствах. Никогда не продавай ничего из жалости, иначе сам будешь нуждаться в жалости.

- Послушайте, - заявил я. - Музей Пибоди мог бы время от времени одалживать эту картину. Я мог бы договориться об этом с директором.

- Ну, не знаю, - буркнул Эдвард Уордвелл. - Мы хотели иметь картину для себя. Можно хотя бы посмотреть на нее?

- Что?

- Можно хотя бы посмотреть на нее?

Я пожал плечами.

- Если хотите. Идемте в мою машину. Тут недалеко, на Рили-плаза.

Мы прошли через улицу Маргин и прошли через стоянку к моему восьмилетнему песочному "торнадо". Мы сели, и я включил верхнее освещение, чтобы лучше видеть. Эдвард Уордвелл закрыл дверцу и устроился поудобнее, как будто его ожидало путешествие миль в двести. Я почти не сомневался, что сейчас он наденет ремень безопасности. Когда я развернул бумагу, он снова склонился ко мне, и я опять почувствовал анисовый аптечный запах. Видимо, его ладони вспотели от волнения, поскольку он вытер их о джинсы.