Геннадий Прашкевич - XXII Век. Сирены Летящей

– Ну, если такие ветры тут не редкость, они давно посрывали все, что могли сорвать.

– Возможно, – заметил я. – Но флюгер танка не отмечает никакого движения.

– Ветер идет поверху, – предположил Моран.

– Спи, Франс! Тебе еще предстоит дежурство.

"Ветер" бушевал всю ночь, но ничто в кратере не изменилось. Я убедился в этом, сравнив свежие фотографии со сделанными вчера.

Соблюдая все предписываемые инструкциями предосторожности, Даг Конвей и я добрались до ближайшей дыры в склоне кратера, стараясь не приближаться к металлическим полосам. Свет фонаря вырвал из тьмы куски базальта. Пыль… Ничего, кроме пыли! Собрав ее в специальный мешок, мы жгли ее на спектрометрах, расщепляли в анализаторах, но пыль тоже молчала.

И только микроскоп позволил нам рассмотреть все те же подобия спор, что были доставлены с Ноос еще "Гулливером".

Разочарованные, мы отправились с Конвеем во второй маршрут, не надеясь уже на находки, как вдруг что-то привлекло Дата к одной из самых низких дыр. Я видел, как напряглась спина Конвея, как он нагнулся над чем-то невидимым мне, и почти сразу раздался его восторженный голос:

– Гомер, я нашел автотрофа! [Автотроф – живой организм, использующий (в противоположность гетеротрофам, аллотропам, паразитам и сапрофитам) в качестве пищи только неорганические вещества.]

– Кого? – переспросил я.

– Автотрофа! И он поет! Как сирена!

Просигналив Морану, наблюдавшему за нами с танка, я направился к биологу. Его широкое лицо расплылось в улыбке. Большие глаза, широкие губы, даже морщинки на лбу – все счастливо улыбалось. Причиной этого счастья было нечто похожее на ссохшееся растение. Пучок плоских кожистых листьев, покрытый крошечными, металлически поблескивающими колючками… Но эти листья при моем приближении вдруг вздрогнули и медленно поднялись как узкие листочки электроскопа.

Конвей взглянул на меня и еще раз широко улыбнулся:

– Жизнь!

Конвей был прав. Эта штука действительно подходил? под общепринятую формулировку: "Жизнь – это высокоустойчивое состояние вещества, использующее для выработки сохраняющих реакций информацию, кодируемую состояниями отдельных молекул". Длинная фраза, но я специально ее привел – мысли человека иногда идут самыми необыкновенными путями…

– Что ж, Даг, – сказал я не без зависти, – ты и впрямь нашел автотрофа. Но при чем тут сирены?

– Ты разве не слышишь? Эта штука поет!

– Поет?

– Ну, шумит. А шум ее отражается от камней. Чем не пение? Наклонись.

Я наклонился и вслушался.

Низкое, еле различимое гудение, будто рядом со мной работал крошечный трансформатор, действительно исходило от жестких листьев сирены. Это трудно было назвать пением, но Конвей любил выражаться образно.

– Твой автотроф плотно прикреплен к камню. Как ввинчен, – заметил подошедший Моран. – И все-таки советую всем отодвинуться. И запомни, Даг. Ни сегодня, ни завтра я не позволю тебе раздирать это существо на анализы… Пока мы не убедимся, что оно не имеет никакого отношения к разуму, ты не тронешь его.

Отодвинувшись, мы продолжали смотреть на сирену. Лучше всего этот вид был описан самим Конвеем:

"Сирены Летящей – кустистые. Стебли прямые или слабо изогнутые. Часто стелющиеся. Диаметр стеблей – от трех до пятнадцати сантиметров. Сообщаются через соединительные трубки, расстояния между которыми иногда превышают двадцать пять сантиметров. Днища воронкообразные, прикреплены к камню. Я назвал автотрофов Летящей сиренами из-за их способности издавать звуки, рождающие среди скал странные отражения".

В этом описании весь Конвей с его стремлением все расставить по полочкам, классифицировать, определить, и все это как можно скорее… Но он был прав – сирена умела петь.

Низкое гудение, так напомнившее мне трансформатор, переросло в ровный гул, явственно различимый даже в пяти метрах от сирены.

Сирена пела.

Оставаясь совершенно неподвижной, она умудрялась испускать звуки, перебиваемые время от времени быстрым треском. В этих звуках, как ни странно, можно было уловить некие ноты, смазанные, растянутые, будто перед нами прокручивали валик доисторического фонографа. Потом гудение смолкло. Листья сирены вдзрогнули и опустились.

– Удивительно, – пробормотал Моран.

– Удивительно? – вскликнул Конвей. – Напротив, это пение ничуть меня не удивляет. В конце концов, у нас, на Земле, есть вещи более удивительные! Орган кобры, например, реагирует на инфракрасное излучение, обнаруживая разницу температур порядка 0,001°. Разве это не удивительно? А электрический орган некоторых рыб? Он реагирует на падение напряжения порядка 0,01 микровольта на миллиметр! А слуховой орган моли? Он реагирует на ультразвуковую локацию летучих мышей! А у некоторых насекомых чувствительность осязания вообще находится на пороге молекулярных колебаний. Даже человеческий глаз, Франс, способен реагировать на отдельные кванты света. Все это – итог специализации. Дело не в том, что сирена поет…