Александр Логачев - Красный терминатор, Дорога как судьба

- Грянуло Новомирье! Мы его ступени, его навоз, его семя. Из нас прорастет мудролюбие нового века, взойдет Равноправие всех песчинок Космоса. Человек сотворит из хаоса новый мир. Мир, где леса войдут в города, люди поймут речь птиц и животных, где любая тварь земная не будет знать страха перед человеком и откроет ему свои тайны. Где ум, освободившийся от пут предрассудков, кандалов условностей и оков привычности, неугомонно будет порождать новые истины. Богом станет Искусство. А всеобщим языком - Поэзия. Я слышу звуки восходящего Новомирья, его пьянящий малиновый перезвон. Слушайте и вы!

Чуй-гу-чуй - ответ дроздов.

Песни лис, мой разно дум,

Рыб движенья, как штрихи.

Все смешалось в доме Обло.

Чингундон, мой чингундон.

Молодой человек умолк, отер пот со лба. Тут Федор услыхал хорошо знакомый ему теперь голос:

- Попугаи очень умные и сейчас случаются. В Москве, в трактире господина Чугаина проживал один иксемпляр-с. В обеденном зале в клеточке покачивался. Три языка знал, собака. Войдет, бывало, посетитель, а попугай клюв раззявит и орет ему: "Оливье, шнапс, повторить!" И еще этакое добавит, что при дамах конфузюсь привести.

- Это что! - заговорил мужик в картузе, что сидел рядом с худым оратором. - Когда я проживал в Пензе, был у меня соседом сапожник Николай. Мастер толковый, да человек запойный. Неделю работает, две - водку употребляет. Людей он в нетрезвом виде почему-то не выносил, а одному все ж таки грустно пить. Так вот он собрал у себя компанию: гуся-пропойцу, любившего водочку не меньше сапожника, собачонку шелудивую, наученную плясать под балалайку, да кошку драную, что могла слушать соседа часами, не перебивая. Так и жили.

- А жена где его была? - влилась в разговор баба на мешке.

- Жена сапожникова - кумушка моя...

Предвозвестника нового мира будто пружиной подбросило с сиденья. Губы его дрожали, в глазах намечались слезы.

- Души без крыльев, червячные души, - схватив со стола тощую котомку, молодой человек выскочил в проход и широкими шагами унесся прочь.

- Тухнущие караси, - долетело напоследок.

- Бедненький. Совсем ледащий. Надо, мама, было угостить его чем-то, прозвенел девичий голосок.

- Всех не наугощаешься. А он, чую, из тех сумасшедших, каких, люди говорят, новая власть из лечебниц для юродивых повыпускала.

- Да нет, - махнул рукой мужик в картузе. - Поэт. Они все такие. Я их повидал.

- В Москве до событий тоже много поэтов водилось, - напомнил о себе Марсель Прохорович. - Разный народ стихи слагал. В чайной у Кибитина половой Иван пречувствительные вещи-с сочинял. Многие наизусть выучивали. К примеру, ежели:

Ванька в деле был проворен,

Всем, бывало, угодит.

Чай подать, графин с закуской

И всем прочим заслужит.

Федору надоело лежать пластом, и он покинул верхнюю полку.

- Доброго здравия честной компании! - произнес он, представ на всеобщее обозрение.

- Сам товарищ Назаров! - с оттенком гордости представил командира Марсель Прохорович, повернувшись к девице и слегка, и, конечно, невзначай, тронув ее при этом за руку.

- Федор Иванович, - уточнил Назаров и занял место сбежавшего поэта.

- Игнат Пантелеймонович, - назвался мужик в картузе.

- Мария Ивановна, - сказала баба на мешке. - Это дочь моя, Лидия Петровна.

- Далеко мы заехали? - бросив взгляд на проносившиеся за окном леса, спросил Федор Иванович.

- По Мордовщине катим, - ответил мужик в картузе. - К Рузаевке, что у Саранска, подъезжаем, скоро уж должна показаться.

- Это хорошо. Марсель Прохорович, возьмешь мой котелок, раздобудешь на станции кипяток. Тогда и отзавтракаем.

- Будет сделано. Я могу и для всего общества расстараться. Ежели, к примеру, мамзель Лидия Петровна дает мне согласие вместе котелки поднести, так и для всех чайку-с соорудим.

- Ну, вы тут решайте, а я пойду перекурю, - поднялся Федор Иванович.

В тамбуре никого не было. Задымив махрой, Назаров погрузился в размышления.

Круговерть, в которую он оказался вовлечен поперек воли, не оставлявшая времени на передышку, вмещала в себя столько событий, что и на год бы хватило. И вот катит он за каким-то лядом в Москву, которую в гробу видел. Да и помощничка ему подсудобили еще того. Чует сердце, нахлебается он с товарищем Раковым, чересчур увлекающимся по женской части. Товарищ поставит весь вагон на уши...

Странным образом невинное слово "вагон", мелькнувшее в беседе с самим собой, вызвало тревогу. В мозгу вспыхнул сигнал опасности, к которой Федор был обостренно чуток. Его мысли незамедлительно переключились на поиски причины беспокойства. Он вспомнил, что и перед сном что-то встревожило его. Что же это было? Вагон, вагон, спецвагон...