А Кобринский - Трава, которая под ногами

- У нас женщин хоронят отдельно - поедем?

Окрестную тишину взорвало всхлипывающее покашливание двигателя: купола качнулись - одолевая солончаковые кочки, машина выехала на трассу. Заросли саксаула исчезли... На асфальте появились песчаные наползы - стали попадаться все чаще и чаще - соединились: невольно заставили нас свернуть, кинув под протектора наезженную, вьющуюся среди барханов колею, которая тут же превратилась в лабиринт - расщепила себя на такое количество близнецов-отростков, что мы выбирали путь наугад, придерживаясь ответвлений, позволяющих нам не терять из вида клонящееся к закату солнце... Однообразная панорама утомила меня: глаза пытаются остановиться хотя бы на чем-нибудь привлекающем внимание - ничего! Пески, пески и пески... Исключение - колеса грузовых автомобилей с лопнувшими, искореженными, потрескавшимися от зноя покрышками - из года в год оставляли шофера этот металлолом на сыпучих склонах. Я представил себе, как происходила смена изношенного колеса - в руке гаечный ключ, из гортани - отборный мат: "Любопытно, - подумал я, - кому предназначались проклятия - имели ли они конкретный адрес?" Именно в этот момент наша машина осела.

- У кэнаузен сэгын! * - процедил Сейдахмед, прислушиваясь к шипению.

Я выскочил из кабины - осмотрел колесо.

- Гвоздь!

- Загнать бы его шайтану в бок, - сказал подошедший Сейдахмед, притрагиваясь к ржавой шляпке, - придется повкалывать!

Я стою на дужках насоса. Моя спина двигается то вверх, то вниз... Из моей гортани вырывается самый сочный букет, какой можно себе представить - я поминаю управляющего - чехвостю на чем свет стоит - это он виноват, что у нас нет запасного колеса... Хорошо, что я бросил в кузов несколько камер, а так ожидай масленицу - здесь! - среди зыбучих песков! Работа закончена. Мы едем. Наши лбы покрыты испариной. Я продолжаю думать об управляющем - веду с ним воображаемый разговор:

- Замыкал на корпус, - говорю я, показывая голубой проводок. Обратите внимание, Андрей Лаврентич, изоляция не перетерлась - ее кто-то надрезал!

- Смешно, Евгений Петрович, ей богу смешно - диверсантов ищете?

- На такую хитрость только свои способны, - возражаю я спокойно, движок-то на сварочном аппарате волговский!

- Ну и что? - спрашивает он меня, как бы не понимая.

- А то, что проводок надрезали с целью - аппарат не работает, его и списать можно, а двигатель - за милую душу, налево!

Я давно убедился в том, что управляющий греет руки на всем, что можно продать. В прошлом году перед тем, как списать колеса, он отправил меня в командировку за ненужными переключателями, в этом - за моторчиками. Почему же я поехал? - посмотреть пустыню, или потому, что мне все опротивело? - и то и другое, но главное - я знал, что голубые проводки надрезаны, двигатели проданы были бы и при мне. Я не мог помешать этому - доказательство у меня есть - оно рядом со мной - в кабине:

- Как ты относишься к тому, что Андрей Лав-рентич не чист на руку? спрашиваю я у Сейдахмеда - молчит - поджимает губы.

- Как? - переспрашиваю я настойчиво.

- Овцы едят ту траву, которая у них под ногами, - отвечает он мне, с еще большей сосредоточенностью всматриваясь в дорогу.

- Дай, сяду за руль! - я обращаюсь к нему с доброй улыбкой, потому что понимаю - дело не в Сейдахмеде, не в управляющем и даже не в том, что над управляющим стоит еще один управляющий - такой же, как первый; а там еще один и еще один - каждый ничем не отличается от предыдущего.

- Дай, сяду за руль! - повторяю я свою просьбу вполголоса.

Он нехотя тормозит - уловил, что у меня гнусное настроение. Мы меняемся местами: я благодарен ему и за то, что он не припомнил момента, когда я по своей неопытности чуть не разбил машину; и за то, что теперь мои глаза, мой мозг, все мои нервы поглощены действительностью - подъемами, спусками, поворотами - той реальностью, которой дышит окружающая нас пустыня.

_______

* У кэнаузен сэгын - казахское ругательство