Виктор Федоров - Метагалактика 1993 № 3

Признаюсь, где-то в глубине души я с трепетом надеялся встретить среди каменистых пустошей и высоких скал наиболее вписывающийся в этот ландшафт громоздкий средневековый замок, однако то, что я увидел в действительности, просто не могло не бросить меня в смятение и дрожь.

Дом моего двоюродного брата был страшным вытянутым сооружением, поражавшим убожеством форм, бросавшейся в глаза внешней неухоженностью и каким-то особенно зловещим дыханием необычайно древней кладки. Несмотря на довольно значительные размеры он, казалось, самым непостижимым образом намертво врос в землю, причем так, что некоторые окна первого этажа высились над поверхностно всего на каких-нибудь несколько футов. Две невысокие башенки самого затрапезного вида — настоящая вотчина зловещих привидений, узкие окна, более всего походившие на бойницы и наконец покосившиеся от времени тяжелые стены внешне делали это строение запущенным и пустынным, воем своим видом внушавшем тревогу даже случайному созерцателю.

Ужас, и необычайная тоска настолько эти минуты сковали мою волю, что я брел за стряпчим, словно приговоренный к смерти, уже сейчас не понимая, как мог я так бездумно променять покой в своем уютном городском доме на настоящую пытку пребывания в этом чудовищном логове. Если само сооружение внушало просто омерзение, то первое знакомство с его обитателями явилось для меня настоящим верхом отчаяния. Слуга моего брата мне сразу стал до того неприятен, что я делал все возможное, лишь бы не поднимать на него глаза. Это был ужасно древний старик с бесповоротно сморщенным изможденным лицом и длинными космами волос какого-то неестественного зеленовато-голубого цвета. Он передвигался маленькими детскими шажками, но и это давалось ему с таким трудом, что, казалось, он вот-вот скалится с ног. Поначалу я даже думал, что он немой, однако при встрече с хозяином он впервые подал свой голос, более всего похожий на отвратительный металлический лязг.

Что касалось самого Роберта Хугнера, то несмотря на относительную молодость лет, он выглядел ничем не лучше старого Джонатана, еще более походя на отжившего свой век призрака из какой-нибудь забытой легенды. Все его движения были на редкость скованы и угловаты, а лицо заметно отдавало неприятной зеленоватой желтизной, словно у страдающего тяжелой неизлечимой болезнью. Еще более странным фактом для меня стало то, что даже при самом пристальном наблюдении я не нашел в сэре Роберте ни единой черты, схожей с тем зловещим портретом его отца, который поверг меня вчерашней ночью столь нечеловеческому испытанию. Разумеется, я вполне мог допустить, что что-то неизгладимо изменило его внешность, однако после всего пережитого, в моем воображении брали верх самые зловещие мысли, окончательно разбивая остатки всякого спокойствия.

Если в полном смысле страшное, отталкивающее выражение лица и шатавшуюся походку сэра Роберта я еще мог как-то понять, то характер хозяина ужасного дома в первые часы моего пребывания здесь казался сущей дьявольщиной. Откровенно скажу, ужин в честь моего приезда был устроен с королевской щедростью, однако имело ли это для меня какое-либо значение, если за все время продолжительной трапезы Роберт Хугнер обмолвился со мной всего лишь несколькими общими фразами, упорно продолжая хранить тяжелое молчание. Судя по тому, с каким отупением и безразличием он смотрел в свою тарелку, я понял, что мое присутствие интересовало его меньше всего. Вновь и вновь мне пришлось вспоминать мой искренний разговор за день до отъезда с верным Габриелем, уже совершенно не противясь утверждению того, насколько серьезно и неблагополучно душевное состояние моего брата.

Мне трудно передать, сколь тягостные и неприятные чувства овладели мной под этими тяжелыми сводчатыми потолками, чем-то поразительно напоминавшими старый заброшенный склеп. Проклиная все на свете, я несколько раз пытался обратиться к сипевшему рядом стряпчему Астону, надеясь завести хоть какой-нибудь разговор, но тут же я с ужасом убеждался, что эта сводящая с ума обстановка окончательно подрывала мою волю. Как ни сильно было мое негодование и безудержное любопытство, гробовое молчание нарушить я так и не смог. Да и вряд ли кому здесь это вообще было дано, кроме старинных часов, как мне показалось, подававшим на все необъятную округу единственные признаки жизни.

Только глубокой ночью мы все втроем поднялись в комнату хозяина, расположенную в самом дальнем крыле мрачного строения. Множество старинных гобеленов и различных дорогих украшений внешне прямо подтверждало то, что Роберт Хугнер был отнюдь не беден и владение подобным поместьем составляло удел далеко не каждого. Внутренне я торжествовал, и все же одна только мысль о том, что я останусь наедине с причудливыми статуэтками и узкими галереями, куда никогда не проникало солнце и все пропиталось плесенью и копотью свечей, решительно и беспощадно шло наперекор собственному искушению. Что ожидало меня здесь дальше, если всего за несколько застольных часов мне пришлось пережить больше тягостных минут, чем за все время тернистых и сложных отношений с мисс Дортон? Я вновь вспомнил это милейшее создание и тут что-то горячо обожгло мое сердце. Нет, думать, а тем более видеть гордую молодую леди было для меня превыше всяких сил. Только здесь, отрезанный от всего мира толстыми стенами ужасного дома, где тяжесть и полумрак неумолимо гасили всякие чувства, я смогу наконец обрести долгожданный затворнический покой! Именно эти внезапные размышления, очевидно, и вызвали во мне слабое подобие решительности, с которой я медленно переступил порог комнаты Роберта Хугнера, где господствовал еще более свирепый полумрак.