Роберт Хайнлайн - Пришелец в земле чужой

— Что вы делали?

— Заканчивали то, что я начал в тюрьме. Когда я уничтожил тюрьму, пришлось уничтожить и некоторых заключенных. Их нельзя было освободить: они злые люди. Но я целый год вникал в этот город. Я знал, что еще десятки таких же злодеев ходят на свободе. Я ждал, вникал в каждый отдельный случай и наконец принял решение. Они дематериализованы, а души получили возможность начать новую жизнь. Джилл поняла, что человека невозможно убить, что я всего лишь удаляю с поля грубых игроков.

— Тебе не страшно играть в Бога, дружок?

— А я и есть Бог, — открыто улыбнулся Майк. — И ты есть Бог. И те, которых я убрал, тоже боги. Сказано, что Бог видит всякую тварь. Так и есть: всякая тварь есть Бог. И если кошка съедает мышку, то и та, и другая выполняют свое божественное предназначение.

Приземлилась и исчезла еще одна машина.

— Сколько игроков вы вчера удалили за грубую игру?

— Четыреста или пятьсот, не помню точно: город-то большой. Некоторое время здесь будет очень спокойно. Правда, с течением времени преступность возобновится: на Земле так не хватает дисциплины! Именно об этом я и хотел поговорить с тобой, отец. Я боюсь, что ввел братьев в заблуждение.

— Почему?

— Они слишком оптимистичны. Они смотрят друг на друга и видят любовь, здоровье, согласие и счастье. И думают, что переход всего человечества к нашему образу жизни — лишь вопрос времени. Они, конечно, понимают, что это случится не завтра, что две тысячи лет — это лишь мгновение. Но они уверены, что когда-нибудь это случится. Поначалу я сам был в этом уверен и передал свою уверенность братьям. Я упустил главное: люди — не марсиане. Я не раз ловил себя на этой ошибке, исправлялся и снова ошибался. Что верно для марсиан, не всегда верно для людей. Логика инвариантна, но на Земле и на Марсе она оперирует различными данными. Поэтому и результаты выходят различные.

Я не понимал, почему никто из людей добровольно не отдает себя на съедение голодным собратьям. На Марсе это считается честью. Я не понимал, почему здесь так берегут детей. На Марсе таких девочек, как наши, выбрасывают на улицу — в зубы естественному отбору, и девять из десяти погибают в первое же лето. Логика одна, а объекты разные: здесь состязаются взрослые, а на Марсе дети. Но так или иначе состязание имеет место, иначе начинается вырождение.

Я не знаю, был ли я прав в попытке исключить состязание, но я понял, что человечество не позволит мне этого.

В комнату заглянул Дюк.

— Майк! Ты видел, вокруг отеля собирается толпа?

— Видел, — ответил Майк. — Скажи всем, что еще не окончилось ожидание.

Дюк вышел, а Майк обратился к Джубалу:

— Ты есть Бог! Мои слова — не позывные счастья, а напоминание об ответственности, это вызов, брошенный миру. — Он был печален. — Я редко об этом говорю. Очень немногие понимают весь смысл этих слов и готовы разделить со мной не только радость, но и горечь. А остальные — сотни и тысячи — воспринимали их, как трофей, доставшийся без боя, или не понимали вовсе. Что бы я ни говорил, они продолжали считать, что Бог — это кто-то другой, добренький, который прижмет обманутого дурачка к груди и погладит по головке. Они не хотели признать, что во всех своих бедах виноваты сами и что счастье не дастся им без труда.

Человек с Марса покачал головой.

— У меня гораздо больше неудач, чем побед, и я боюсь, что ожидание окончится и я пойму, что был неправ. Что этот народ не может жить иначе, что он должен быть разобщенным, несчастным, должен ненавидеть, драться… только для того, чтобы не выродиться. Скажи, отец, это так?

— Почему, черт возьми, ты решил, что я смогу ответить на этот вопрос?

— Может быть, не можешь. До сих пор, когда мне нужно было что-то выяснить, ты всегда помогал. И когда кончалось ожидание, я убеждался, что ты говорил правильно.

— Ты меня переоцениваешь. Все, что я могу тебе сказать, это: ты спешишь, хотя всю дорогу толковал, что спешить нельзя. Два с половиной года — не время даже по земным меркам. Ты еще не начал ждать, а уже сдался. Ты провел эксперимент на малой группе людей, эксперимент удался. Я никогда не видел таких здоровых, бодрых и счастливых людей. Тебе этого мало? Воспитай еще десять тысяч таких же работящих, счастливых, неревнивых, потом и поговорим? Идет?

— Ты говоришь правильно, отец.

— Я еще не все сказал. Из того факта, что тебе не удалось перевоспитать девяносто девять из ста, ты делаешь вывод, что человечество не проживет без своих грехов, которые нужны ему для «прополки». Как ты не понимаешь, что ты сам проводишь прополку, вернее, твои неудачи делают ее за тебя. Ты планировал уничтожение собственности и денег?