Василий Купцов: Рожденный толстым летать не сможет!

Что-то долго стояла тишина. К чему бы это? Был бы ребенок маленький, позвал бы я старшего братца да наказал — пойди, мол, посмотри, чем младший занимается, да вели немедленно это дело прекратить! У меня детей нет, но есть воспитанник. Ему уже шестнадцать вот-вот скоро, но беспокойства — не меньше, а гораздо больше, чем от младенца малого. И все случаи, когда мой парень затихал, приводили к немалым беспокойствам да заботам. Хотя, конечно, и я сам не сахар, время от времени люблю почудить… Но, как говорил Юпитер — мне можно, а другим — ни-ни!

Алиган сидел на шкафу и читал книжку. По его отсутствующему взгляду можно было заключить, что на этот раз он не просто погрузился в очередной фэнтэзийный мир, он, можно сказать, в нем уже потонул, лежит на дне и пускает пузыри!

— Ну и как? — спросил я, намериваясь тем самым вытянуть сознание мальчишки из глубокого омута фантастики.

— Почему люди не летают как птицы? — вздохнул Али.

— Потому что, в отличие от птиц, многие из них будут какать с высоты прицельно!

— Эх, шутки у тебя, а еще наставник, ну чему ты меня научишь только?

— Так сам напросился, а я — дурак — согласился…

— Вот и объясняй, насчет того, отчего не летают…

— Ты что, милай, Чехова читал?

— Нет, Урсулу…

— Ле Гуиншу? А там чего?

— Да вот колдун, превратился в сокола, ад полетел…

— Ну и что?

— Так вот я и вздыхаю, отчего я…

— Не сокил, чаво не лытаю?

— Ага… — ну, дело плохо — раз не подкалывается, придется расшевелить.

— Ну, ладно, а тебе какое дело?

— В смысле? — удивился Алиган.

— Ну, ты спросил, почему, мол, люди не летают, как птицы. А я — какое тебе дело?

— Как какое?

— Ты ж не человек!

— А-а-а… — протянул Али, — Ну и что, я тоже летать хочу! Может, я только о крыльях и мечтаю!

— Они тебе помогут не больше, чем страусу!

— А я бы все равно полетел!

— Ну, сдвинься еще сантиметров на десять — и полетишь, прямо на пол!

— Какие проблемы? — Алишка «завелся», демонстративно подвинулся, да упал с грохотом прямо на дощатый пол. Раздался треск. Плохо дело — треснула доска.

— Ой, что это? — от таких малостей, как падения с двухметровой высоты задницей на доски Али особых неприятных ощущений не испытывает, ад чего с него взять — тролль, хоть и полукровка, а все одно — деревяшка, да и только!

— А ты еще летать хотел! Да тебя земля не держит, полы, по крайней мере! Тоже мне, Святогор нашелся!

— А вот и полечу!

— Не выйдет!

— Научусь и летать!

— Рожденный… — начал было я.

— … ползать, летать… — перебил меня Али насмешливо.

— Рожденный толстым летать не сможет! — теперь перебил его уже я сам.

— А вот я и не толстый! — обиделся мальчишка.

— А это что? — и я ткнул пальцем в его выпирающее брюхо.

— Это? Это… мой пресс! — нашелся Али.

— Ладно, ладно! — я насмеялся вдоволь, — Пресс так пресс, отдам тебя на завод, будешь там им работать, большие деньги заимеем.

— Фи, наставник, у тебя шутка угловатая и совсем не смешная!

— А у тебя?

— У меня — элегантная!

— Ну и ладно, лети тогда, делай что хочешь, превращайся в сокола, в пеликана, в какаду, в конце концов…

— Да, легко сказать, я еще ни разу не слышал, чтобы тролли обращались в птиц.

— Будешь первым…

— Да, и вот в книжке, там так описано, как будто автор…

— Авторша! — подправил я.

— Ну, авторша, вот она как будто сама превращалась в сокола и знает, насколько опасно это превращение, можно так соколом и остаться! Ведь у птиц маленькие мозги…

— Ну, тебе-то, с твоими куриными, тут бояться нечего, авось — поумнеешь даже!

Али надулся и выбежал из комнаты. Кажется, я переборщил…

Вечер, очень поздно. Мы слезли с последней электрички и тащимся по платформе. Каждый очередной фонарь, к коему мы приближаемся, тут же гаснет. Я лишь качаю головой. Гасить свет — колдовство несложное, Али это умел, кажется, с младенчества. Фонарики гасит — так это так, почти что автоматически, мимоходом. Или попугать кого хочет. Ничего, идти нам далеко, километров так десять, да все по лесу. Может, кого и напугаем?

Обычно с Али не слишком много хлопот, когда он колдует. Зато когда он просто хулиганит — тут уж хлопот не оберешься. Хотя самые свои большие хулиганства он уже, скорее всего, исполнил. Как вспомнишь — так вздрогнешь. Ну, начало-то было ничего, терпимое, когда он угнал летающую тарелку. Его можно понять — ребенок, все-таки, ему тогда лишь четырнадцатый год шел.