Тим Скоренко: Рассказы

— С боковой камеры мы должны видеть поверхность планеты. А мы только что видели её с задней камеры.

Он снова переключился на вид планеты. Этрея чуть уменьшилась в размерах.

— Мы не на орбите. Мы дрейфуем в сторону от Этреи, — констатировал Борхес.

Ни о какой проверке самочувствия речи не шло. В 13.23 у пульта управления остались Деггет и Филлис. Малкин и Борхес сидели в креслах, накрепко пристёгнутые. Борхес аккуратно, пока никто не обращал на него внимания, вынул крестик из-за щеки и повесил на шею. Цепочка была коротенькой, но её хватило, чтобы крестик скрылся за воротом комбинезона полностью.

— Включаю маневровые двигатели, — отчеканил Филлис.

— Координаты точки заданы.

Корабль тряхнуло.

— Ты знаешь, какое у нас окно? — спросил Малкин Борхеса.

— Около секунды.

— Одна целая триста двадцать пять тысячных секунды, — сказал Малкин.

— У них получится. Они тренировались два года.

Малкин замолк.

— Мы вышли на орбиту, — сказал Деггет.

— Сколько потеря? — спросил Филлис.

— Двадцать семь минут четырнадцать целых восемьсот четырнадцать тысячных секунды.

— Сейчас рассчитаю.

Конечно, Филлис считал не сам. Вычислительная система корабля считала данные до пятисоттысячного знака, чтобы исключить малейшую погрешность. На схеме, которая высвечивалась на экране, отображалась точка, в которую они должны были попасть в определённый момент времени для того, чтобы переместиться обратно. Связь на таком расстоянии просто не действовала. Поэтому центр открывал гиперпространственный переход трижды. В 14.22:276, в 15.56:491 и в 17.03:449. На большее у центра просто не хватало энергии. Если корабль не попадает в точку перехода точно в срок, он не совершает прыжка, а продолжает движение по орбите.

Если корабль не попадает в точку перехода ни в первый, ни во второй, ни в третий раз, он остаётся на орбите. Или на планете. Когда придёт помощь и придёт ли она вообще — неизвестно.

— Сделано. Скорость движения по орбите задана.

Вздох облегчения Деггета услышали все.

— Тринадцать сорок три. Полагаю, имеет смысл приступить к трапезе, джентльмены, — сказал Филлис.

— Выполним хотя бы часть программы? — с ехидцей спросил Малкин.

— Угу, — хмыкнул Филлис.

Деггет плюхнулся в кресло, обмяк, расслабился.

— Распаковывайте, — сказал он.

Малкин открыл шкафчик в боковой стенке отсека и извлёк металлическую коробку.

— Выглядит как школьная ссобойка, — улыбнулся Филлис.

— Она, похоже, и есть, — подытожил Малкин.

В коробке был полный набор обыкновенной пищи: четыре порции саморазогревающихся бифштексов, гарнир, салаты, фрукты, сладкие кексы на десерт, четыре небольших термоса.

— Когда-то ели из тюбиков, — мечтательно сказал Деггет, вонзая в свой бифштекс вилку.

— Да уж, романтика… — отозвался Филлис.

Из каждого кресла выдвигался маленький столик, позволяющий есть в достаточном комфорте. Некоторое время раздавалось только молчаливое чавканье.

— Интересно, кто в последней гонке выиграет… — сказал Филлис.

— Бинтэм, — отрезал Деггет.

— Я за Крэйвена, — прошамкал, жуя, Малкин.

— Молод чересчур.

— Зато быстр.

— Бинтэм выигрывал титулы четыре года подряд, такое до него никому не удавалось. Думаешь, не сумеет выиграть пятый?

— Ну, он же не абсолютен. И ему сорок один год.

Борхес не любил автогонки. Фамилии гонщиков он изредка слышал в СМИ и от знакомых, но в перипетии гоночных сражений не лез. Мария когда-то немного увлекалась мотоциклетными соревнованиями, но это у неё быстро прошло, а Борхеса она заразить не успела.

— Надо сменить тему, — сказал Деггет в 14.00, — а то наш Фернан заскучал.

Борхес выдавил из себя улыбку.

— Например, надо проверить коррекцию курса, пока ещё двадцать минут осталось. Игорь, уберёшь?

Малков потянулся.

— Всегда я. О’кей, уберу.

Уборка заключалась в сваливании остатков пищи и мусора всё в ту же коробку и запихивании её в стенную нишу.

— Слушайте, мы ведь поели, масса коробки уменьшилась… Почему мне не позволили взять значок с флагом? — спросил Деггет.

— Проехали, — ответил Борхес. — Эту тему мы уже обсуждали.

Борхеса мучила навязчивая мысль, что в неправильном курсе был виноват он. Он ведь единственный, кто нарушил инструкцию. Взял с собой запрещённый предмет. Он чувствовал крестик кожей и вспоминал Марию, вспоминал её слова. И верил, что ничего не случится.

14.18. Все сидели на своих местах. Курс был откорректирован. Наступал самый ответственный момент: гиперпространственный переход без усыпления космонавтов. Все молчали. Борхес думал о Марии, потом его мысли перескочили на Бога, он стал молиться. Борхес осознал, что боится. Остальные казались ему бесстрашными: он скосил глаза и увидел хладнокровное лицо Деггета с поджатыми губами. Деггет выглядел сильным и неустрашимым, каким-то средневековым героем, рыцарем без страха и упрёка. Остальных Борхес не видел, но был уверен, что они столь же хладнокровны.