Иван Алексеев - Приключения Иля

— Ладно, раз начал — делай.

От всего этого брала жуть, но Иль испытал и облегчение: страшное решение принял не он.

Несмотря на извечный утренний голод, мясного ему совсем не хотелось. Иль, прихватив коробку печенья и пакетик коля, оставил Аппоплока. Жуя на ходу, он осмотрел хранилище, перекинулся парой дежурных фраз с пауками и, удовлетворенный ревизией, поспешил в Ростен.

Стоило ему войти в город, как каждый встречный счел своим долгом бросить все свои дела и последовать, не скрывая при этом злорадной улыбки, за избитым, одетым в рванье местным нуворишем. Вскорости Иля сопровождала небольшая толпа, вся светившаяся от счастья. Некоторые, приличия ради, фальшиво сочувствовали; другие бесцеремонно поучали: мол так ему и надо, не зазнавайся; третьи потеряли дар речи от внезапно свалившегося счастья. Вконец изъеденный глазами, замученный вопросами, не знавший куда деться от стыда Иль добрался домой за целую вечность.

Возвращение домой — эта ситуация почти всегда вызывает положительные эмоции. И чем дольше отсутствие, тем слаще путь назад. Ожидание встречи, радость скоро увидеть размывшиеся было в памяти родные лица, предвосхищение забытого в путешествии домашнего уюта делает возвращение волнующим, даже эйфоричным. Конечно, настроение Иля немало снизили любопытные односельчане, но стоило воротам закрыться за его спиной, как всплыло радостное нетерпение. Иль, забыв о нывшем теле, об оборванной, с чужого плеча, одежде, о насмешках завистливых соседей, вбежал в дом.

— Ари! Пим!

Дом ответил тишиной.

«Куда подевались? Видимо где-то шляются».

Иль поспешил в ванную — вымыться и сменить одежду. Повсюду царил ужасный беспорядок. «Без меня эти неряхи вольготно себя чувствовали».

Но что-то, то ли куча одежды на кровати, то ли высыпанное на пол содержимое столов и шкафов, пробудило неясные подозрения. Иль, как не беспокоился, не мог не привести себя в порядок. Много времени прошло, прежде чем он, уже свежий и элегантный, еще раз обошел все комнаты. Подозрение, что в доме побывали грабители, не оправдывалось. Несмотря на то, что любой предмет обихода, любая тряпка в доме Иля стоили бешеную сумму, ничего не пропало, даже украшения Ари лежали горкой на столике невостребованные, бестрепетно высыпанные из ларца. Да, Иль столкнулся не с тривиальным ограблением. Бедолага, в короткий срок обретший огромный жизненный опыт, не смел даже предположить что здесь произошло. Он, пребывая в состоянии близком к панике — столько ему пришлось пережить за какую-то пару дней — накинулся на еду, не отказывая себе ни в чем. Весь запас крепкого коля таял с фатальной для последнего скоростью.

Гастропсихотерапия чудесным образом подействовала на Иля. Уверенный, что знакомство с карапалами сделало его излишне подозрительным, что Пим и Ари скоро вернутся, он уснул, раскинувшись на куче одежды, среди объедков и пакетиков из-под коля. Надежда спала вместе с ним, проникнув в его сны. Под утро Иль и надежда проснулись и побежали в спальню: обнять Ари и угостить подзатыльником Пима. После этого отчаянного жеста надежда ушла, не оглянулась: Ари и Пим не вернулись.

Чиновники городского управления Ростена, традиционно не спешившие утром на службу, проходя мимо понуро сидящего в приемной Иля, натыкались на отрешенный, полный трагедии взгляд и преисполнялись интригой и любопытством. Иль подал заявление на розыск пропавших. Дежурный, принявший заявление, просил его подождать начала рабочего дня, с тем чтобы как можно скорее приступить к розыску. Иль сидел и прокручивал в голове свои несчастья, при этом, как водится, окрашивая в цвета проблемы даже самые никчемные и прозаичные детали. В его мысли не просочилось ни капли сомнений в необычной доброжелательности к нему чиновников, за которой, разумеется, скрывались криволикое коварство и беспринципное вероломство.

Иля провели в мрачный кабинет, лишенный окон. За железным, с облупившимся чернением, столом громоздился Снил — человек-великан. Весь Ростен знал его как грозу хулиганов и воров, единственного и достаточного хранителя порядка в городе. Иль начал было пересказывать Снилу содержание своего заявления, пытаясь передать тонкости не принятые бумагой. Впрочем, Снил не собирался выслушивать раннего жалобщика. Он жаждал говорить, и говорить так, чтобы его и слушали, и услышали, и слушались. Снил владел своеобразной манерой речи. Казалось, что во рту его перекатывались камни. Зато ужасающая невнятность произносимых им слов в какой-то мере компенсировалась излишней громкостью.