Владимир Михайлов - Вариант И

Решение пришло к лейтенанту на рассвете, когда бессонница уже до слез разъела глаза. Оно было простым и страшным. Однако ничего иного придумать было нельзя. На одной чаше весов лежали жизни нескольких людей, на другой — будущее России. Решением этим Измайлов ни с кем не поделился, не желая ни на кого перекладывать хоть малую долю ответственности — и преступления. Он долго молился, сильным было желание исповедаться, однако к отцу Протасию, иеромонаху, присоединившемуся к ним еще в Гурьеве, он так и не пошел, решив, что за страшный грех свой сам и ответит перед Господом.

В свой замысел он посвятил одного лишь человека: дядьку цесаревича. Тот как-никак тоже был человеком флотским, да и престолонаследника любил пуще жизни своей. Лейтенант откровенно обрисовал матросу создавшееся положение и тем подвел его самого к выводу. Тот с минуту колебался, но потом решился. Готовность этого человека к самопожертвованию растрогала Измайлова до слез.

Так что когда возвращавшиеся собрались в путь-дорогу, им было объявлено, что и государев дядька доследует с ними. Преданный слуга хотел самолично выяснить все связанное с судьбой оставшихся у большевиков государя, императрицы и принцесс. Эта новость не вызвала ни у кого ни малейших подозрений. Цесаревич немного поплакал, он дядьку любил, но ему было обещано, что расстаются они ненадолго. Узнать же о судьбе отца, всей семьи ему хотелось, понятное дело, не менее, чем всем прочим. До порта Энзели уезжавшие добрались благополучно. В тот же день «Астраханец» снялся с якоря и ушел на норд-норд-ост.

Проводивший соратников до «Астраханца» и сердечно распрощавшийся с капитаном Измайлов долго глядел пароходу вслед — пока и клотики мачт не спустились за горизонт. Море было беспокойным, хотя настоящего шторма не ожидалось.

Больше о пароходе никогда никаких сведений не поступало и никто из находившихся на борту так и не возник более, не отметился среди живых.

Радиостанции на пароходе не было, и о своей плачевной, как видно, судьбе «Астраханец» сообщить никому не мог и позвать на помощь — тоже.

Одному только Измайлову все было ясно — и тогда, и потом. Было желание заказать заупокойную по всем ушедшим — однако от этого он удержался. А отец Протасий, не знавший ни о чем, молился за здравие плавающих и путешествующих.

Таким образом престолонаследник и его сестра остались с маленькой, но зато надежной свитой. Измайлов вскоре нашел возможность снять домик на окраине и примерно через месяц, убедившись, что все вокруг спокойно, решился наконец искать путь во дворец шахиншаха. Мало было спасти цесаревича от гибели; необходимо было также сохранить пока в тайне его статус в расчете на будущее: рано или поздно (хотя похоже, что не рано) династия должна была возвратиться на престол предков, который занимала триста четыре года, что совсем не мало по европейским меркам. Сохранить же статус, получить официальное (пусть и не оглашаемое широко) признание можно было только при участии других царских фамилий или хотя бы одной — но зато известной. Это, кстати, было одной из причин, по каким Измайлов решил осесть в Персии, несмотря на то, что она расположена в опасной близости от бурлящей России. Персия была древнейшей монархией с богатейшей историей, с могучими традициями. А что и правители, и народ ее принадлежали к иной вере — то это, полагал флотский офицер, было вовсе не главным. Измайлов понимал, что при определенных условиях сословная близость становится важнее и надежнее и национальной, и религиозной, и политической. К адмиралу противника, взятому в плен, все равно относятся как к адмиралу, а не матросу, хотя вроде бы и тот, и другой подпадают под определение «враг». Что уж говорить о такой замкнутой и насквозь проросшей своими законами и традициями касте, как царские дома. И при возникновении необходимости слово шахиншаха сыграло бы куда большую роль в подтверждении происхождения и прав престолонаследника, чем какие угодно научные или политические соображения. Кстати, именно потому Измайлов и не любил более англичан.

По его представлениям, король Георг предал не просто царственного родственника и его семью, и не только даже Россию, своего союзника. Это было гораздо сильнее, чем оскорбление офицерской чести.

Итак, нужно было как-то достучаться не до кого-нибудь, но до самого шахиншаха; задача — особенно если учитывать восточную страсть к церемониям и запретам — практически невыполнимая. Тем не менее лейтенанту как-то удалось ее решить. Как — остается и по сей день неизвестным.