Владимир Михайлов: Заблудившийся во сне

Уже вдалеке между деревьями мелькали конусы света от фар — вверх-вниз, вверх-вниз. Качели. Ну, здесь не шоссе, а лесная просека. Я мгновение колебался: сесть за руль и погонять их по лесу? Право же, стоило бы. Но возраст не тот для игры в салочки. Да и чего мне бояться? На сей раз где они сядут на меня, там и слезут. В последний раз я, как-никак, проснулся полуживым, и это всем известно. Мне нужен отдых. И в конце концов я не единственный, кого можно посылать даже и по очень горячим делам. У меня бока болят, я сесть не могу нормально! Нет, нет и нет, милостивые государи!

Мотор взрыкивал, как недовольный пес. Я сунул руки в карманы брюк и вышел на просеку. Остановился с донельзя вызывающим видом. Чтобы им, кто бы ни сидел в той машине, сразу стало ясно, что я не в настроении. Я неприступен. Свои права знаю не хуже, чем обязанности. И катились бы они все…

Для того, чтобы приближающимся стало совсем ясно мое к ним отношение, я, стоя в лучах фар, расстегнул «молнию» и стал увлажнять почву. Жидкость на свету искрилась, как бриллианты на черном бархате в ювелирной витрине.

Они сменили свет на ближний, мигалка на крыше погасла, и дверцы «скорой» гостеприимно распахнулись. Я привел в порядок одежду, сделал шаг вперед и даже не просто остановился, а прямо-таки врос в усыпанную хвоей, пружинистую землю.

— Ну, с чем вас принесло? — спросил я, стараясь, чтобы вышло погрубее. — Зря только бензин жгли. Меня здесь нет. Вот просто нет, и все тут. Мой вам совет: проезжайте еще немного вперед, там найдете местечко, где можно развернуться, — и уматывайте по своим следам.

Если бы мне ответили в той же тональности — заткнись, мол, и слушай приказ, — я, чего доброго, действительно встал бы на тормоза. Хотя понимал, что они приперлись сюда среди ночи вовсе не для того, чтобы составить мне компанию.

Но они разумели это не хуже меня.

Они вышли все трое: врач и два санитара, как полагается. Здоровенные мужики, им бы лес валить, добивать экологию. Врача звали Семен Семенычем, по фамилии Соколов — именно так, через "а". Санитары именовались: один — Лазарь Тимофеевич, второй — Васятка. Все из нашего Института, из наземной его части, все — старые знакомцы.

— Да по делу, друг мой милый, все по делу, — ответил Семен Семенович очень мирным голосом и даже с ноткой извинения. — Возникла острая потребность в тебе. Ничего не попишешь — жизнь такая.

— Привет, — сказал я. — Давно не виделись.

— Ты скажи сразу: обниматься будем или как? — поинтересовался санитар Лазарь Тимофеевич.

— А то у нас рубашечка с собой, — добавил Васятка. — Ну совершенно новая, рассчитывал обновить.

— Побереги для себя, — посоветовал я. — Семеныч, и как ты их терпишь? Грубые, невоспитанные…

— Изучаю психику высших человекообразных, — пояснил врач.

— А их что — уже и высшими признали?

— Семен Семенович, — ядовито поинтересовался Лазарь, — а это правда, что от долгого сна у людей мозг размягчается и крыша едет?

— Потому нас с тобой и держат, — сказал Васятка. — Ну что — берем вдвоем?

— Ладно, остряки, — буркнул я. — Так что там стряслось?

— Консилиум, — кратко ответил врач.

Я присвистнул.

— Нет, ты не так свистишь. Сейчас надо в четыре пальца, — поправил меня Соколов. — Потому что консилиум — Большой. И срочный.

— Вот дают… — только и смог пробормотать я. Потому что Большой консилиум — явление куда более редкое, чем, скажем. Олимпийские игры.

— Так что поехали. Установку тебе дадут на месте.

Во мне мигнула надежда: может быть, я им понадобился как консультант, а не для выхода? Это было бы еще туда-сюда. Вполне терпимо.

— Ладно. Едем.

Лазарь Тимофеевич спросил:

— Может, в нашей поедешь? На носилочки приляжешь. Поспишь, пока доедем.

Я не счел нужным отвечать. Сел в свою, за руль.

— Вам сказано, где развернуться. А я уже на ходу. Так что догоняйте, злодеи жизни моей.

И включил зажигание.

«Скорая» догнала меня уже в городе, за Кольцевой, а еще точнее — не она догнала, а я остановился на проспекте и подождал их. Там, уже без возражений, я пересел в медицинское средство транспорта, а Лазарь Тимофеевич влез за руль моей машины, чтобы отогнать ее ко мне домой и запереть в гараже. Все это было привычно и делалось уже не раз. Подъезжать к нашему Институту на своих колесах или просто приходить пешком от ближайшей остановки троллейбуса или метро мне — и всем таким, как я, любому из состава дрим-команды — было категорически запрещено. Может быть, правило и являлось излишним, возможно, такая секретность вовсе и не требовалась — однако не нами было так заведено, и отменять это правило, похоже, никто не собирался.