Пол Уиткавер - Вслед кувырком

На Джилли это впечатления не производит:

– Ха, странно, если бы его не было. Что такое океан, если не куча песка, а сверху – тонны воды? – И она начинает петь голосом, напоминающим скрип несмазанной двери: – «The ocean is а desert with its life underground and the perfect disguise aboooove…» [3]

Джек слишком занят смыванием песчаных пирамид в море, чтобы прислушиваться. Обсидиановые храмы размером с горы громоздятся перед его мысленным взором, и контуры их размыты мерцающим фосфоресцирующим светом. Он видел где-то такую картинку, в каком-то комиксе, в опытном образце игры дяди Джимми, а может, в кино, или во сне. Ощущения расплываются, и он протягивает руку, чтобы за что-нибудь ухватиться.

– Эй! – Возглас Джилли выхватывает его из забытья. Она стоит перед ним в душе, голая, поддерживая его, не давая упасть. – Что с тобой?

Он не может найти слов. В голове шумит, как шумит призрак моря в пустой раковине.

– Черт, а ну-ка давай ты сядешь. Давай.

Она выводит его из душа, за загородку, на узкую скамейку за кабинкой.

– Джек, а ну-ка скажи чего-нибудь. Ты меня пугаешь!

Он встряхивает головой, пока она ведет его к скамье. Прикосновение к заднице твердого дерева успокаивает – как обещание, что мир не даст ему упасть. Он сутулится, ставит локти на колени, лоб упирает в ладони и медленно, глубоко дышит.

– Джек? Джилли? – гремит сверху голос Билла, и они оба вздрагивают. – Вы чего там делаете?

– Ничего, – отвечает Джилли.

– Вы что, подрались?

– Нет!

– Это хорошо, что нет. Вы мне здесь нужны. Оба, и живо!

– Уже идем! – Она приседает перед Джеком и шепчет: – Джек?

– Ничего, все в порядке, – с трудом говорит он, все еще не открывая глаз, не поднимая головы. Шипение в ушах стало тише, головокружение ослабло. А пульсирующая боль в руке теперь как ритм прибоя на далеком берегу. – Мне только посидеть минутку надо.

Она разжимает пальцы, выпускает его.

– Боже мой, ты едва не отрубился. Что с тобой такое? Заболел, что ли?

– Не знаю.

– Может, это у тебя сотрясение или что-то вроде? Ты головой о дно не стукнулся, когда тебя с ног сбило? Может, тебе к доктору стоит…

– Нет. Ты никому не говори, Джилли. Все в порядке.

– Мне-то ты лапшу на уши не вешай, Джек Дун! Забыл, с кем разговариваешь? Я же тоже это почувствовала. Хоть немного.

Он поднимает глаза:

– Что ты почувствовала?

Синие глаза на лице, настолько скрытом в тени и от этого кажущимся каким-то старым – несколько мгновений он видит глядящее на него юное лицо Джилли, а на это лицо наложена прозрачная маска, как при двойной экспозиции кадра: нечеткая, не наведенная на резкость.

– У тебя кровь, – говорят обе Джилли одновременно. Иллюзия дрожит, словно мираж, и исчезает, лицо постарше уходит, впитывается в юношеское.

– Чего?

– Из носа.

Она протягивает руку, но он успевает раньше.

– Черт!

То, что блестит на тыльной стороне пальцев, непохоже на кровь. Скорее какая-то жидкая форма темноты.

– Больно?

– Нет.

– Папа увидит, точно решит, что мы подрались.

– Помоги мне залезть в душ.

Он ни минуты не может больше на себе это терпеть, будто эта штука может полезть вверх по руке, обернуть его, проглотить…

Джилли ведет его под душ. Он вздрагивает, с резким вдохом отшатывается от внезапного холода. Она деловито включает горячую воду, и облегчение, скользя, пробегает по всей коже, когда вода согревается, снимая в теле напряжение и боль.

– Спасибо.

– Мне побыть с тобой?

– Нет, иди давай. Папе скажи, что я сейчас.

Она смотрит недоверчиво.

– Говорю же, все путем. И перестань на меня так смотреть!

– Дубина, – бросает она, но отворачивается, плавно приседает, чтобы поднять со скамейки полотенце, и в песке остается отпечаток изгиба ее ляжки. Она закутывается в полотенце. – Только ты побыстрее, хорошо?

– Хорошо, хорошо.

И она выходит, а он остается на ватных ногах в покалывающем тепле душа. Порывы мощного ветра сотрясают кабину, будто какая-то гигантская птица хочет ворваться внутрь. Зажмурившись, Джек подставляет лицо под струи. Горячая вода лупит по векам, расплываясь цветными пятнами во внутренней темноте. Он освобождается от жжения в пузыре, не целясь, просто выпускает.

Джек старается не думать о том, что сейчас было, боится, что, если думать, вызовешь это снова. Но не может не ощупывать края этого переживания, определяя его контуры с тем же мазохистским интересом, что заставляет водить кончиком языка по лихорадке на губе. Точно так же ум его притрагивается и отдергивается от краев утонувших пирамид. Где он их видел? Потревоженные его исследованием огромные силуэты всплывают вверх, кувыркаясь в темных водах памяти, как в черном космосе. Но у загадки ответа нет. Будто в каком-то парадоксе путешествий по времени, воспоминание меняется от попытки припомнить. Он сам ощущает себя по-другому, хотя трудно было бы сказать, в чем различие. Если сейчас глянуть в зеркало, увидел бы он второго, призрачного Джека, глядящего на него, как тот промельк более старшей Джилли? Сердце бьется быстрее, подстегнутое не только прикосновением прошедшей мимо смерти, которое уже не столь остро, уже теряет реальность и походит на сон, отодвигается от Джека, а Джек от него, уносимые в разные стороны тем же потоком случайностей, что на миг свел их вместе.