Евгений Гаркушев - Беспощадная толерантность (сборник)

Наконец, он вспомнил. Старательно, большими печатными буквами, вывел:

УШОЛ В АТСТАФКУ.

Заменил точку на восклицательный знак для большей выразительности, аккуратно пристроил записку посреди стола.

В гардеробной уложил в чемодан вещи, с которыми приехал из гетто. У дверей спальни задержался. Пробитую утренним террористом створку никто даже не подумал заменить. Листочки у лианы-телохранителя безвольно обвисли – то ли от сквозняка, то ли растение предчувствовало скорую разлуку. Чуть не прослезившись от жалости, Трейси старательно увлажнил землю в кадке, сдобрил ее подкормкой. А потом ему пришло в голову более простое решение.

Он покинул здание, держа в одной руке чемодан, а в другой – кадку с лианой. Почти вприпрыжку пересек газон, отделявший парадное крыльцо от ворот. И засмеялся, открыто и искренне, увидав подъезжающую длинную черную машину.

Иногда вид на жительство значит больше, чем право на жизнь.

Они не упали из космических далей на звездолетах. Они не вышли из океанских глубин на подводных лодках. Они даже не из Ливонии, где, как известно, одни только буйствующие дикари.

Они всегда были среди нас. Жили с нами на одних и тех же улицах. Ходили с нами в одни и те же школы. Слушали одну и ту же музыку, целовались на свиданиях и, встречаясь пыльными летними вечерами на праздничной Вишневой улице, приподнимали ответно шляпы.

Мой Бриз дружил с «их» Плишей. Сам папаша Кнут заходил ко мне на рюмочку ликера перекинуться парой слов о политике, да и вообще о жизни. А сколько я сшил штанов, обмеряя задницы и лодыжки, не разбирая на «их» и «наши». Для меня они всегда были просто задницами и лодыжками.

И долго никто не знал, что есть на самом деле «они» и «мы». Мы были «все» вместе.

Началось это после Большой Войны, которую мы все, пока еще все – проиграли. Как уж это случилось там – не мне судить. Я о войне не понимаю ничего. Я знаю, как положить ровную строчку, чтобы ниточка не торчала, или как сделать фасонные брюки на выход, чтобы ваша девушка смотрела на вас, как на единственного в мире мужчину. Да, в этом я действительно знаю толк, спросите любого. Но вот что там на войне – это мой Бриз сказать мог. В Большой Войне он управлял паровым цеппелином «Люфтландия». Тем самым, что первым был в высадке на Дальнем Архипелаге, помните? Не помните? У моего Бриза еще была медаль за мужество. Я очень гордился им, да… Когда он надевал форму воздушных сил, синюю с голубым кантом и прохаживался по улице под ручку с Плиской, сердце мое замирало от счастья. Мы ждали свадьбы. Я бы пошил ему такие брюки – ниточка к ниточке, шовчик к шовчику, весь мир бы смотрел только на эти брюки, уверяю вас. В то лето мне иногда даже снилось, как я сажусь за свою машинку, опускаю ногу на педаль, и ровной строчкой ложится шовчик на лучшие в целом свете свадебные брюки…

Так вот после Большой Войны пришли Тяжелые Времена. Оказалось, мы, пока еще мы все, потратили на гидро-гаубицы и паровые цеппелины так много, что не осталось на еду. И парней наших, общих наших парней пропало на войне так много, что некому стало работать. А к этому еще горечь поражения, и наши флаги сорваны, и моему Бризу по мирным соглашениям запретили носить форму и медаль… Не помните, кто сказал: лучше быть нищим стоя, чем богатым на коленях? Не помните? Жаль, хорошие слова. Так вот мы были нищими на коленях. Все мы. Пока еще все.

Сами понимаете, долго на коленях не простоишь. Тем более голодным. Хочется встать и найти немного еды, так как хочется кушать. А что делать, если еды нет? И если вокруг только нищие? Что вы говорите? Отнять? Да, наверное, так все и началось.

Мы долго не замечали странностей. Не хотели замечать. Впрочем, разве это были странности – так, детские забавы, не больше. Поначалу «они» всего лишь собирались в пивных, пили ячменное и шушукались о чем-то, отворачиваясь от нас. Потом они перестали отворачиваться, замолкали, едва мы приближались, будто заговорщики, и взгляды их стали злыми, непримиримыми. После они уже не приподнимали шляпы при встрече, а некоторые, самые молодые и самые голодные, кричали нам что-то о предательстве и о расплате. Мы старались вести себя терпеливо – каждый имеет право высказываться. Каждый имеет право на собственное мнение. Даже если оно не совпадает с твоим – прояви уважение.

И мы проявляли уважение. Когда они придумали себе игрушечную армию и принялись расхаживать по улицам в красной форме, это было даже забавно. Ночные шествия с факелами, когда будто огненная река течет по Вишневой за угол на Абрикосовую – да, мы все сбегались поглядеть на это зрелище. А как они маршировали! Они очень любили маршировать и топтали плац целыми днями, пока мы работали. А по выходным они устраивали парады на Ратушной площади. Я каждое воскресенье ходил смотреть на них и радовался, глядючи, что так красиво выходит, на загляденье просто. Бутылочные белые ботфорты и коричневые краги кавалеристов, синие пилотки моряков, белые портупеи и золотые аксельбанты летчиков! Ровно по струночке, слаженно, сомкнутым строем плечом к плечу под барабанный бой. Не моргнут, лица каменные, будто идут в атаку! Под гром военного оркестра – трубы начищенной медью горят, флейты заливаются, жезл оркестрмейстера вскидывается в такт. А папаша Кнут на трибуне у ратуши вскидывает руки и приветствует свои «железные бригады», как он их ласково называл, поднятой рукой. Красота! В такие минуты веришь, что все образуется.