Леонид Моргун: Чудо

- Видел я кралю, которую ты в корпусе кадрил, - бубнил Вовка. - Ты бы на чужой-то каравай... Зубы целее будут.

- Какой каравай? - Сейран с удивлением взглянул на соседа. - Какие зубы?

- Да твои, твои. Шишарь один из местной шпаны ее облюбовал. Он уже трех кавалеров ейных на моей памяти отделал, - заявил Вовка, позевывая и хрустя пальцами. - Знатно отделал...

- Время-то сколько?

- Полвосьмого.

Резко поднявшись, Сейран принялся одеваться.

- Это ж надо, какой нетерпеливый, - усмехнулся Вовка. - Куда это ты так засобирался? Если на ужин, то уже поздно. Ужин в полседьмого.

Неожиданно Сейран почувствовал, что очень голоден. Он давно уже не испытывал такого здорового и приятного чувства волчьего голода.

- А что, кафе здесь нет?

- Насчет кафе не слыхал, чайные тут на каждом углу, только там не кормят. А кабаки - те есть.

- Ну, в кабак пойду, - сказал Сейран, продолжая одеваться.

- Обдерут, - убежденно сказал Вовка. - Как липку обдерут. У них на приезжих глаз наметанный. Особенно на тех, кто в первый день. Рублей на сорок тебя распотрошат, а уйдешь - голодный.

- Ну, в магазин пойду.

- Окстись, браток! - иронизировал Вовка с видом старожила. - В семь здесь все закрывается. Есть, правда, дежурная будочка на горке, да только там ничем, кроме килек, не отоваришься... - Неожиданно его осенило: Слышь, Серега, - жарко зашептал он, заговорщически стреляя глазами, - а может, в гости свалим? Тут за стеной бабцы есть. Роскошные бабочки! Расколись на пузырь - я тебя и познакомлю, и ужин сотворю, заодно и погреешься, - хитро подмигнул он.

- Да ладно тебе...

- Правда! - с жаром воскликнул Вовка. - Ну чего ты? В монахи записался? Или тебе червяка жалко для дружбы и за знакомство? А может, ты верный муж? - иронически сощурился он.

- Никакой я не муж, - сердито заявил Сейран и полез в карман за деньгами. Увидев плотную рыжеватую пачку, Вовка чуть не повалился на колени.

- Сержик! - взвизгнул он, ломая руки. - Так мало же одного пузыря на четыре-то рыла. Да и закусь-то тоже какая-никакая нужна. Колись на вторую, а?

И столько мольбы было в его голосе, столько неприкрытой тоски в мутных, испитых глазах, что Сейран тяжко вздохнул, сунул ему в ладонь две десятки и снова улегся в постель.

Ленинградка была худенькой и молодой, лет двадцати трех, не старше. Во всей ее щуплой фигуре, короткой мальчишеской стрижке, в том, как она, ссутулясь, сидела в углу кровати, не поднимая лица, в больших ее черных глазах, во всем ее облике сквозила какая-то непередаваемая печаль, какая-то вселенская тоска, отрешенность и черт-те что еще, что может быть на душе у женщины, приезжающей сюда уже третий сезон лечить какую-то специфическую болезнь. Звали ее Марина.

Подруге ее, Светке, было за сорок. Здоровая, с в три обхвата массивной фигурой и жирным, густым голосом, она хохотала визгливым баском, слушая Вовкины анекдоты, один-другого забористее, да и сама порой отпускала соленое словечко.

На столе, построенном из двух составленных табуретов, лежала подозрительного вида колбаса, прозванная зачем-то "докторской" ("врачам от нее работы прибавляется", шутил Вовка), рассыпавшиеся комки желтой, остро-вонючей брынзы и шматок отличного украинского сала, привезенного Светкой с родной Херсонщины. По стаканам бодро гуляли две бутылки "Русской". Вовка неприкрыто хвастался своими достижениями на ниве снабжения.

- Я, братцы мои, вам хоть на северном полюсе в час ночи белогривую сыщу, - гулко сипел он. - Главное в нашем деле - места знать и к людям подход иметь. Меня здесь уже за своего признают. Потому что я не скуплюсь, сколько надо - столько и даю, но не перекармливаю, не то - уважать перестанут...

Откинувшись на кровати, упершись затылком в холодную шершавую поверхность стены, Сейран неожиданно задремал. И в полудреме увидел самого себя. Даже не столько себя, сколько все окружающее взглядом, исходящим откуда-то изнутри него и в то же время со стороны. Будто кто-то, затаившийся в его голове, тихо, точно и скрупулезно фиксировал все, что попало в поле его зрения. Сейран увидел себя как звено одной непрерывной цепи. В начале ее располагались оптические сигналы, которые улавливали тончайшие нервные окончания, расположенные на дне его глаз. Они трансформировались в биоэлектрические импульсы, которые по нервным волокнам поступали в кору головного мозга. А небольшой участок в мозжечке испускал незримые волны, которые неслись в Никуда, проносились сквозь Необозримое и улавливались ИМИ.

Неожиданно Сейран почувствовал себя чем-то ИНЫМ, чем он был доселе. ОН был безмерно грандиозен, но не более, чем прочие. ЕГО породили сложнейшие сочетания взаимоперекрещивающихся гравитационных и магнитных полей. ОН видел и понимал мир, как одно из подобных сочетаний, и для НЕГО не существовало ни длины, ни ширины, ни времени, ни пространства, ни тени, ни света... Вернее даже будет сказать, что свет существовал для НЕГО как нечто изначальное, как первооснова его бытия, ибо родился ОН в потоке квантов, устремлявшихся в исполински-бездонную ТОЧКУ, которая втягивая в себя свет и материю этого мира, выбрасывала ЭТО в мир иной. На стыке этих состояний и появился ОН, вначале в единственном числе, затем размножившийся, но и в этом состоянии не нашедший удовлетворения своим попыткам осмыслить собственное существование. И тогда ОН начал искать, и протянул свои чуткие и тонкие, неосязаемые ощущала сквозь миры, времена и пространства. Сейчас же ОН (ОНИ) пристально вглядывался в накуренный полумрак тесной комнатушки, силясь постичь пьяную болтовню четырех непонятных ему особей другой Вселенной.