Вячеслав Морочко - Ужас и счастье прикосновения

* * *

Прибрежные волны, закатываясь под плиты мостков, цокали, чмокали, точно обсасывая их снизу губами. Иван стоял на камне и улыбался. Он видел себя мальчишкой у края бетонной пустыни на астродроме детства. В те годы он завидовал всем, кто летал. С замиранием сердца следил, как из синевы, напоенной лучами, опускались "паромы", соединявшие Землю с околоземными астровокзалами, как эскалаторы выносили на горячий бетон путешественников, окунувшихся в космос. Всматриваясь в их лица, мальчик искал отблеск счастья, которое должно было озарять каждого там, наверху. Ему казалось, что в глазах пассажиров он читает грусть от того, что приходится возвращаться на Землю. Иван улыбался этим воспоминаниям: нынче он сам готовился к Взлету. Каждый день обнаруживал он в себе новые качества: все меньше сопротивлялись события, все отчетливее он помнил происходившее с ним во фрагментах, прожитых при иных обстоятельствах. В нем точно созрело чудесное зернышко. - Скорее всего эти зерна заложены в каждом, - думал Иван. - Природа щедра, и такое же чудо может проснуться в любой живой клетке... если его разбудить. Конин чувствовал, что и эта способность - будить - ему также дана. Он был совершенно свободен во всем. Но главное заключалось теперь в его даре делиться этой свободой с другими. - Это и справедливо, и честно, - убеждал себя Ваня. - Наивысшая радость дарить счастье всем! Щедрость обрела для него самостоятельный смысл. Он чувствовал, как нарастает зудящая боль - мука, подобная голоду, вызванная желанием вмешиваться в существующий ход событий, и чтобы не он один, - все живое на свете так же, как он, сломя голову, бросилось в водоворот абсолютной свободы. Конин присел на корточки возле края плиты и коснулся ладонью ее скользкой зеленой одежды из микроскопических водорослей. Любое проявление жизни вызывало в нем гордость и нежность, как будто он сам был создателем или хранителем этого невероятного чуда. - Как хорошо мне! - шептал он, присев возле камня и с нежностью гладя зеленую водоросль. - Я хочу, чтобы каждая клеточка стала свободна, как я! И пусть рухнут преграды, исполнятся вожделенные планы таинственной жизни, внедрившейся в шероховатости старой плиты... Он едва успел отскочить: зеленая слизь отделилась от камня, вспенилась, вздулась огромным, во всю плиту, пузырем и, вдруг, почернела и лопнула с треском, похожим на выстрел, опала, рассыпалась мертвым налетом. Ветер унес темно-бурую пудру, оставив на камне ужасную плешь. Человек брел понурившись, увязая в гальке босыми ногами, прислушиваясь к плеску волн, крикам чаек и крикам людей возле моря. "Вот что такое жизнь! -говорил он себе. - Дай ей все и... ставь точку: конец совместиться с началом... и нет ничего." Над лодочной станцией в заходящих лучах кружились чайки - сотни, тысячи чаек. Тени их скользили по пляжу и по воде. Конин брел среди этого вихря, волоча за собою весла. - Я попал в птичий праздник, - усмехнулся он, забираясь в лодку. - Слишком рано проросло мое "зернышко". Мне теперь - только бы щедро дарить. На этот раз оба весла точно встали на место. - Вы готовы? - спросил коричневый лодочник в красных трусах. - Не поднимайтесь. Я отвяжу. Звякнула цепь и лодка свободно запрыгала на волнах. - Учтите, у нас очень быстро темнеет, - предупредил "Аполлон". На дне шлюпки плескалась вода. В ней дремало закатное солнце. Иван заставил себя улыбнуться прекрасному лодочнику и только тогда заметил девушку в белом, с короткими светлыми волосами. Она приближалась, осторожно ступая по плитам босыми ногами. Она еще не могла его знать, но он узнал бы ее среди тысяч. Ему показалось, какая-то сила толкает его ей навстречу. Во рту пересохло. - Не надо меня торопить, - сказал он в пространство и взялся за весла. Лодка рванулась. Он греб торопливо, сосредоточенно, не поднимая глаз: так легче было бороться с искушением нарастающей щедрости. Он теперь знал, что жизнь может ждать от него. Дай ему волю - он одарит ее такой же потребностью в щедрости. И миллиарды непримиримых противоречий разрешатся враз, сами собой, обратив все живое в планетарную пыль. Это будет предел, пик свободы... и бездна распада. Только отплыв метров сто, Конин взглянул на берег. Отсюда Маша была похожа на белую чайку. Он невольно взмахнул рукой и увидел, что девушка машет, отвечая ему. - Вот мы и познакомились, - подумал Иван. Он греб теперь осторожно, постепенно набирая скорость, стараясь работать веслами так, чтобы фигурка на берегу была в створе с кормой. Лодка спешила в сторону низкого уже начавшего багроветь солнца, и девушка долго смотрела во след ей из-под ладони. Конин вспомнил сейчас тот далекий день, когда впервые покинул Землю, расставшись с детскими заблуждениями и догадавшись, что пассажиры, оставляя корабль, не печалились о пустынном небе, а, наоборот, облегченно вздыхали от того, что больше не надо изображать из себя храбрецов в то время, как трясутся поджилки. - Что будет, если во время полета случится беда? - спрашивал себя Ваня и сам себе отвечал: - Ничего ровным счетом. И потом во все времена будет так, словно ничего не случилось. Потому что живое извлекает из памяти только то, что требуется в настоящий момент. Иван приналег на весла. Волны разбивались о борт и в облаке водяной пыли дрожала радуга. Чайки сизыми лепестками кружились над морем, то взмывая, то устремляясь к воде. Тысячи глаз их блестели капельками бурой смолы. Конин греб, не замечая усилий. Тоска от сознания нашей бесследности, ощущение невероятной хрупкости жизни заглушили все остальное. Он хотел жить и безумно хотел, чтобы этот кошмар оказался вдруг сном, от которого можно очнуться. И вместе с тем, он отдавал себе ясно отчет в том, что с ним происходит и в том, что может произойти с этим миром. Скорлупка неслась, перепрыгивая с волны на волну, разрывая пенные гребни. А Ивану казалось, он не движется с места. Шальная мутация - результат облучений или чудовищных травм, полученных на городской магистрали, сшибка непознанных закономерностей одарили его неожиданной властью над "порядком вещей" и нарастающей жаждой ею делиться... Он был чрезвычайно опасен! У живого во всей Обитаемой Зоне оставался единственный шанс, заключавшийся в том обстоятельстве, что Ивану не продержаться на море больше минуты. Не важно, - думал гребец, - какое весло хрустнет первым... Важно, что отчаянно краткая, даже после ретемперации больше похожая на прикосновение Жизнь не обманула, одарила мгновением, стоющим вечности, а теперь... полагается целиком на него.