Майкл Муркок - Город в осенних звездах

- Изменение неизбежно.

- Суть его будет определена.

- Суть его будет определена.

- Суть его будет определена. Удостоенными и избранными, посвященными в святая святых, теми, кто ищет путь к Сердцевине, кто пришел сюда в этот час. Они вынесут свой вердикт. Они установят новые долги. Но прежде всего надлежит расплатиться со старым долгом.

- Прежде всего надлежит расплатиться со старым долгом.

- Время Агнца явилось эпохой неосуществления. Агнец сулил надежду, но даровал лишь отчаяние.

- Лишь отчаяние.

- И теперь, если только достанет нам силы, нам дозволено сотворить Время Льва!

- Время Льва.

- Время Льва-торжество грез истомившегося в неутоленном своем честолюбии человека. То будет время огня. Время властвовать. Время сокрушать.

- Время сокрушать.

- Время сокрушать, когда мы поведем человечество за собою. Мечтания наши наконец обретут воплощение в грядущем тысячелетии. И никто не осмелится нам перечить.

- И никто не осмелится нам перечить.

Она выдержала красноречивую паузу.

- Кто вступится за Агнца?-Ягненок уже больше не отбивался; он просто смотрел на нее широко распахнутыми глазами. Она протянула руки, словно бы предлагая его своим жрецам, застывшим у подножия алтаря.-Кто спасет его?

Те лишь покачнулись, храня молчание.

Белокурая дева склонила голову, как будто хотела поцеловать убаюканного зверька. Губы ее погрузились в мягкую шерстку на шее ягненка. Он протестующе вскрикнул. Всего один раз. Она повернула голову, и длинные волосы ее взметнулись золотым ореолом. Она подняла лицо: губы ее были испачканы в крови. Ягненок судорожно задергался, и еще больше крови пролилась на ее одеяние, на алтарь, брызги ее полетели в жрецов. Те завыли и захохотали, принялись дико скакать и выкрикивать:

- Время Агнца прошло. Грядет Время Льва. Время Агнца прошло. Грядет время льва.

За исключением нас троих все присутствующие, включая и Монсорбье, и фон Бреснворта, вскочили на ноги и принялись раскачиваться из стороны в сторону-этакая методистская паства, заходящаяся в экстазе под свои монотонные гимны. Мужчины и женщины, вполне обычные с виду, всех возрастов, некоторые-с детьми, возвысили голоса в ликующем пении. Меня охватило странное беспокойство, и я никак не мог его побороть. А потом, когда горящий взгляд их златовласой жрицы упал на нас, я вдруг неожиданно для себя самого вскочил, бросился к Монсорбье, выхватил шпагу его, которую он так неосторожно перекинул за спину, из ножен и прокричал Клостергейму с Либуссой, чтобы они нашли выход. Зверский сей ритуал никоим образом не согласовывался с теми остатками веру, что еще сохранились в душе моей. И действуя по своему разумению,-пусть даже действие сие обречено на провал,-я, как мне представлялось, хотя в мизерной степени, но разрушал тот таинственный вышний замысел, который свел нас всех вместе.

Дева с обагренными кровью губами зашлась пронзительным воплем:

- Сие угрожает всему!

Перепрыгнув через скамью, я со всей силы ударил Монсорбье по руке-он уже выхватил свой пистолет. Удар пришелся снизу, Монсорбье не удержал пистолет, который подпрыгнул в воздух и был-чудом каким-то-пойман моей герцогиней. Не тратя времени даром, она уперла дуло пистолета в горло ближайшего к ней мужчины и сорвала с его перевязи шпагу и кинжал.

Лишь Клостергейм застыл без движения на месте, глядя на златовласую деву, точно благочестивый монах, который узрел дивный лик Богоматери. Нам он был не помощник. Я завладел еще одним пистолетом. Мужчины, еще не очнувшиеся от гипнотизма кровавого ритуала, были как сонные овцы. Было бы глупо не воспользоваться сим обстоятельством и не набрать как можно больше оружия! Я прицелился. Вспыхнула искра, пуля с грохотом вылетела из ствола и поразила одного из жрецов в капюшоне, который упал, визжа от боли, к ногам своей озадаченной повелительницы. Второй выстрел сразил одного из людей Монсорбье. Либусса тоже стреляла и уложила уже двоих из приспешников фон Бреснворта, этих доморощенных колдунов, оскверненных сифилисом.

Все кругом скалились точно звери. Я видел лишь свирепые зубы и горящие лютою злобой глаза. Похоже, меня ждала та же участь, что постигла бедного ягненка. Либусса продолжала палить и сразила еще двоих. Часовня теперь походила на помещение бойни-вся залитая кровью, с осколками костей и мозгами, разбрызганными по скамьям и стенам. Честное собрание заметалось в слепой панике, и нам с Либуссою удалось прорваться к двери. Еще одна вспышка... оглушительный грохот. Впечатление было такое, что она разрядила не пистолет, а артиллерийскую пушку. Пуля, однако, даже не задела златокудрую кровопийцу, но зато сбила одну из громадный свечей. Она повалилась прямо на гобелены, которыми были завешаны стены, и подожгла их. Воспользовавшись этим временным преимуществом, мы распахнули дверь. Поток воздуха, ворвавшегося в часовню, взметнул пламя. Мы выбежали в темноту и прохладу. Впрочем, мы хорошо понимали, что долго псов этих ничто не удержит. Выкинув наши разряженные пистолеты, мы помчались рука в руке по скользким мостовым, по улицам, что поднимались вверх под таким крутым наклоном, что в стены домов вделаны были перила, миновали благополучно нескольких апатичных курильщиков опиума, которые преградили нам путь, но лишь потому, что не видели нас,-и потерялись уже окончательно!