Джон Уиндэм - Зайцем на Марс

— Вот как? Позволь кое-что тебе сообщить. Ты веришь в эту чушь потому, что провел столько времени за писанием романтической тошнятины для недоумков, а тот разжиженный комочек мозга, какой у тебя есть, давно протух. Можешь отправляться к черту. Меня тошнит от этой чепухи!

Он пролез в люк и закрыл его за собой.

Фрауд посмотрел на Джоан и усмехнулся.

— Про меня не в бровь, а в глаз.

— Что он станет делать? — спросила девушка.

— А что он может сделать? Через некоторое время остынет. Так вот, Джоан, просто чтобы окончательно завершить разговор. Как насчет того, чтобы преподать мне первый урок литературного марсианского?

Обитатели «Глории Мунди» привыкли к установившемуся порядку. Они по привычке делили свое время на дни и часы по земному счету, частоту трапез и период сна определяли по хронометру. Возможность говорить «сегодня утром» и «сегодня вечером» смягчала чувство оторванности и давала ощущение реальности путешествия в космосе. После того как пропала первая новизна, вид окружающей черноты и далеких неизменных созвездий действовал угнетающе. Не верилось, что они летят сквозь космическое пространство со скоростью семь миль в секунду. Казалось, что за пределами ракеты все застыло в состоянии спячки.

Избежать скуки оказалось непросто. Астронавты начали думать о ней, как о злой силе, которая только и ждет, чтобы наброситься на тебя в любой миг, принося мысли о бесплодности этого фантастического путешествия. Скука стала для экипажа врагом номер один. За первую же неделю она научила, что стоит ей дать поблажку, она стремительно заразит всех и вызовет всплеск антиобщественных эмоций.

Джоан развеяла скуку, когда согласилась обучать Фрауда знакам, которые, по ее утверждению, являлись марсианской письменностью. Скоро интерес к этому занятию проявил и доктор. Дуган недолго побыл в роли беспристрастного зрителя, признал, что изучение письменности поможет провести время, и присоединился к ученикам. Фрауд и доктор часто вступали в спор, это замедляло процесс обучения, но ничуть не вредило делу. Времени на обучение тому немногому, что знала девушка, у Джоан хватало с избытком. Когда случался такой спор, они с Дуганом молча слушали, лишь изредка подбрасывая слово-другое, чтобы подхлестнуть спорщиков.

Когда астронавты получше узнали девушку, беспокойство Дейла стало менее острым. Хотя он все еще не понимал, что за сила толкнула ее на полет зайцем, но пришел к выводу: девушка неопасна. Наверно, лишь Фрауд понял, что беспокойство Дейла не столько необоснованно, сколько направлено не по тому адресу.

Сама Джоан воспринимала ситуацию четче Дейла, хотя и понимала меньше, чем Фрауд. Но ее мысли были устремлены к одной-единственной цели. Все, что находилось в стороне от этой прямой линии, казалось ей ничего не значащим пустяком. Она преуменьшала последствия своего появления на корабле, помня лишь о реабилитации отца и себя самой. На время экспедиции она отложила в сторону все личное, намереваясь стать лишь инструментом правосудия, как будто можно забыть, что она женщина.

Она отводила себе роль равной и изо всех сил пыталась ее сыграть. Но механик и Дейл наглядно показали, что нельзя относиться ко всем мужчинам совершенно одинаково. Дейл по-прежнему держался с ней недружелюбно, а иногда и агрессивно, в то время как Бернс дополнял свое безразличие налетом пренебрежительности. И она не могла относиться к ним, как к трем остальным, с которыми общалась. Репортер ей верил. Доктору и Дугану хватало такта рассматривать ее рассказ как гипотезу, которая будет доказана или опровергнута.

Капитана раздражало, что его мнение не могло поколебать Джоан. Она продолжала говорить о своей байке, как о факте; факте необычном, но не фантастическом. Самые острые шпильки Дейла разбивались вдребезги, девушка не проявляла слабости, пытаясь отвечать тем же.

Фрауд и Грейсон нашли новую пищу для спора. В ходе урока они слово за слово перешли к обсуждению сравнительных достоинств иероглифического и алфавитного письма. Спор возник из-за попытки классифицировать марсианскую письменность, но вскоре достиг той стадии, на которой Фрауд страстно утверждал превосходство иероглифики, хотя знал о ней крайне мало, а доктор защищал алфавит.

— Взять, например, Китай,— говорил, размахивая руками, Фрауд,— страну с сотнями диалектов. Так вот, при алфавите любому человеку, желающему писать для всей страны, пришлось бы изучать все эти диалекты и языки, а потом переводить свой текст, тогда как при иероглифике, между прочим...