Сергей Лукьяненко - Звёдная тень

– В сорочке родился.

До интерната оставалось километра два. Я попытался представить, могли или нет заметить мое падение?

Весьма вероятно. Если, конечно, в падении я не был невидим. Если эта процедура предназначена для скрытого проникновения на чужые планеты – то вполне вероятно.

Устилавшие снег обрывки тем временем исчезали. Да, зарывать парашюты не придется.

Будем прятаться сами. Можно добраться до транспортной кабины и попробовать вторично угнать скаут…

Или – ну его к черту? Размахнуться, вышвырнуть Зерно… а может быть, – бережно зарыть его на невообразимом Поле Чудес. И идти сдаваться.

Зерно пылало в ладони. Я торопливо прикрыл его. Негромко сказал:

– Крекс, фекс, пекс… Тебя зарыть?

Огненный кусочек Тени молчал. Он не привык отвечать. И Ник Ример тоже затаился.

– Ты ведь нам нужно, – сказал я. – Ну пойми…. И ты, Ник… вы-то живете, и вас голыми руками не взять. А Землю никто не защитит. Кроме меня – никто.

Они молчали – потому что боги не снисходят до людей, а мертвым очень трудно спорить с живыми.

Высоко в небе родился – и ушел за горизонт звук. За моим кораблем спешила погоня.

– Будем считать знаком…– сказал я. – Будем считать разрешением… Куалькуа, я смогу пролежать под снегом до темноты? Обеспечишь тепло?

Да .

Коротко и по-деловому. Я окинул подозрительным взглядом снег. Уже никаких следов, кроме вмятины под ногами, где спасший меня амортизационный кокон коснулся земли. Опустившись на колени, я стал зарываться в сухой, рассыпчатый снег. Глубже… до самой земли. Не знаю, как это выглядело со стороны, но все лучше, чем торчать на чистой белизне.

Куалькуа не подвел. Холода я и впрямь не чувствовал. Только стучало сердце – так, что, пожалуй, не уснешь, и кожа горела. Симбионт не стал отращивать на мне шерсть, чего я втайне опасался, а просто увеличил кровоток. Ну и, похоже, усилил выделение тепла. Вот она, лучшая диета, лежать в снегу. К вечеру сожгу килограмма три собственной плоти…

Так, зарывшись в снег, я и стал ждать.

Временами я все же задремывал, проваливался в сумбурные, беспокойные видения. В них меня заставляли куда-то идти и что-то делать. Мир был искаженным, замкнутым, похожим на цепь холодных, низких пещер. Я бродил по ним, не находя выхода, мучаясь от собственного бессилия, а время – скупо отведенное мне время, истекало. Потом я просыпался, шевелился в подтаявшей снежной пещерке, поднимал лицо с ладоней. Одна ладонь пульсировала алым, Зерно светило сквозь кожу. Я выглядывал из снега, чувствуя себя страусом, надежно зарывшим голову в песок.

Но вокруг никого не было. Здание интерната казалось безжизненным. А почему бы и нет, кстати? После случившегося, когда обнаружили смерть Наставника Пера – вполне могли всех эвакуировать. То-то будет радости – наткнуться на следственную группу из суровых регрессоров…

Я вновь нырял в снег и пытался уснуть. День тянулся нестерпимо медленно. Наверное, скаут уже сбили. Удастся ли Геометром дознаться, что в кабине не было пилота? Не станут ли они прочесывать всю трассу полета, они же знают о возможности «десантирования»? Столько вопросов, и никаких ответов. Я говорил сам с собой, звал Ника Римера, прячущегося в моей душе, задавал куалькуа бесцельные вопросы. Но от себя я не мог услышать ничего нового, Ример молчал, а куалькуа отделывался односложными ответами, словно и его что-то терзало. Иногда мне казалось, что все произошедшее, Маша и Данилов, оказавшиеся сотрудниками ФСБ, Тень, объединившая полмиллиона планет, дед, умерший и получивший новое, молодое тело – это все сон. Болезненный бред… а на самом деле я бежал из концлагеря Геометров и теперь замерзаю в снегах. Может быть, и Петра Хрумова никакого нет и не было, а я – сумасшедший регрессор Ник Ример, поднявший руку на своего Наставника и наказанный по заслугам…

Тогда я открывал глаза и смотрел на огненное Зерно. Оно было реальным, реальнее заледеневшей снежной корки вокруг меня, реальнее красной от прилива крови ладони, на которой лежало. Зерно – вот главное, а я… а я лишь ходячий придаток, что принес его в этот мир.

А потом все-таки пришло мгновение, когда я вынырнул из снега и увидел, что багровый диск Матушки заползает за горизонт. Солнце тоже было Зерном, могучим и безучастным, и оно тоже разгоняло обморочный морок.

– Отпусти меня, Ример…– попросил я. – Отпусти меня, Тень… отпустите меня…

Мне хотелось заплакать. Я не знал, должен ли делать то, чего хотел Ример, и даже не понимал, хочет ли он еще этого. Не зря же исчез. О чем бы он ни мечтал, какие бы стихи ни сочинял в одиночестве, но он – плоть от плоти этого мира. Он был вправе отдать ему Врата. Он был вправе вернуть их мне. Только Ример мог решить, чья родина войдет в Тень.