Василий Звягинцев - Бремя живых

Воздух снаружи был упоителен. Пусть без аромата роз и магнолий, но с положенным процентом кислорода. Главное же – в нем совершенно отсутствовали аммиак, метан, метилмеркаптан, а также более сложные и мерзкие органические молекулы.

По-прежнему стояла ночь, но уже чувствовалось, глядя на небо, что рассвет недалек. Позади колодца, из которого вылезли разведчики, тянулись шпалеры кустов можжевельника, клумбы (Уваров пытался, но не мог вспомнить, как они называются в теории садово-паркового искусства) завядших, но еще не убранных цветов, смутно белели мраморные статуи. Словно в Летнем саду.

Напротив – светились вразброс редкие окна центрального корпуса. И – тишина. Здесь, внутри очерченного стенами дворца прямоугольника. А издалека доносились то редкие, то заполошно-массированные выстрелы. Кто-то с кем-то решал свои проблемы или от пьяной дури бессмысленно палил в воздух и вдоль улиц.

И вдруг в садовых зарослях мелодично начала выводить руладу неизвестной породы птичка. Соловей, дрозд, сойка какая-нибудь – Валерий в орнитологии совершенно не разбирался. Хорошо знал только среднеазиатских ворон, коршунов, прочих стервятников.

Уваров, короткой перебежкой добравшись со своим отрядом до роскошной, в китайском стиле, беседки, где можно было удобно устроиться на широких скамейках, не поднимая головы над перилами, шепотом спросил Ресовского:

– Ну, теперь откуда заходить посоветуете? Там через весь третий этаж тянется сквозной коридор, вот бы поближе к нему попасть, на подходящую черную лестницу…

Диггер крошечным, с фалангу мизинца, фонариком подсветил план дворца, начал считать окна оригинала, от волнения шевеля губами. Запнулся вдруг и почти в голос выматерился. Весьма экспрессивно.

– Что такое?

– Да вот… Или я дурак, или шанс появился классный. Как я сразу не вспомнил!

– Точнее можете?

– Сейчас. Если вы не против, пусть Митя (в силу возраста и неистребимо штатских привычек, а может, протестуя против казенщины службы, Ресовский всех, кроме непосредственно командира, называл исключительно уменьшительными именами) пробежится вон до той хреновины. Видите?

Он указал на массивную пристройку к зданию, от которой высоко вверх поднималась круглая кирпичная труба. Уваров сразу обратил на нее внимание, но посчитал, что это дворцовая котельная. Должны же все эти сотни комнат и залов чем-то обогреваться.

– Вижу. А зачем?

Диггер соблюдал ритуал. Чтобы не сглазить и не спугнуть удачу.

– Пусть сбегает или сползает, как ему удобнее. Увидит там любое подобие входа – дверь, окно, люк – мигнет нам фонариком. Если нет – доберется до крайних окон в правом углу, посмотрит, послушает, стекло аккуратно выставит. Опять же посигналит…

Константинов сидел рядом, но диггер говорил так, будто его вообще здесь не было. Особый род деликатности.

– Понял, поручик? – осведомился Уваров. – Тогда вперед.

Офицер растаял в темноте, как его и не было.

– Так я вас слушаю, что вы придумали?

– Да, вот… Удивляюсь, как раньше в голову не пришло. По канализации мы уже полазили. А должен вам сказать, что в старые времена вентиляция в подобного рода зданиях строилась по тому же принципу. Внутри или рядом с несущими стенами квадратного сечения трубы, иногда да метра шириной. Сами вообразите – залы для танцев на пятьсот пар, освещение – тысячи свечей в люстрах и бра. Куда жар, копоть, углекислота и пот девались, не думали?

Уваров признался, что не думал. Хотя сколько раз видел и въявь, и в кино эти роскошные балы.

– Вот туда и девались. Труба перед нами – главная вытяжная. Тягу создает страшенную. Я как-то проверял – сунешь скомканную газету, через пару минут она уже в небе… Не здесь проверял, конечно, в похожем месте.

– И – что?

– Надеюсь, в основании той будки должен быть люк. Из него – проход в главную магистраль. А по ней мы весь дворец тихарем проползем, в любой зал и комнату заглянем… Как вам это?

Совершенно лишний вопрос. Если бы только удалось! Две большие разницы – безопасно ползать по сухим трубам, заглядывая через вентиляционные решетки, или пробираться лестницами и коридорами дворца, наверняка полными людей, занятых делом, праздношатающихся, не важно. В памяти всплывали картинки художественных фильмов и кинохроники 1918 года. Зимний и Смольный – штабы Революции. Если бы переодеться нужным образом, войти с улицы, главным подъездом, было бы проще изобразить себя «своими». А в их костюмах и с оружием – вряд ли.